Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

сказала заведующей, что нужно сделать. Та звонила, отдавала распоряжения, подписывала документы… В конце концов Марина получила Павлушу. И кроме того, свидетельство, в котором удостоверялось, что ее ребенок после рождения прожил семь суток.

Это давало Марине возможность кремировать сына и похоронить.

Первый пункт она выполнила. Второй и не собиралась.

Павлуша остался с ней. Марина уже позже догадалась, что заведующая была ни при чем: ее дар прорезался благодаря Павлуше. Это он помог ей – солнечный мальчик, ее прекрасный сын.

С тех пор Павлуша сопровождал ее повсюду. Ее ангел помогал ей с небес и одновременно был всегда рядом. Без него Марина оказывалась беспомощна. Она обрела голос, когда пыталась вернуть Павлушу, и голос оставался с ней только до тех пор, пока мальчик дремал у нее за спиной.

* * *

Первый час Маевский дергался. Ему казалось, это какая-то военная хитрость. Бурова их заманивает, усыпляет бдительность. Вот-вот обернется, откроет рот – и случится с ними то же, что с моряками, зачарованными сиреной.

Хотя на сирену-то она походила меньше всего. Брось ее в воду – пойдет ко дну, как обломок скальной глыбы.

Но ничего не происходило. Она сидела, шла на кухню, пила воду, и всё это механически, как неживая. Только глаза – припухшие, мутные – не сводила с рюкзака за спиной Айнур.

Никита не сомневался, что Бурова и без всякого гипноза способна зарезать их обоих. Или навалиться всей тушей и просто задавить. Она его пугала больше, чем Пономарев. Тот был нормальный псих, а эта – необъяснимое явление. В голове не укладывалось, что еще день назад он считал ее безобидной. Так что стяжку он проверял каждые полчаса, в туалет ее водил под конвоем, и бутылку, из которой они ее поили, сам держал в руках. Причем каждую секунду был настороже, чтобы она его не цапнула.

Маевский ждал подвоха.

А вот Айнур выглядела… нет, не расслабленной. Расслабленной она не выглядела никогда. Но она как будто обрела цель и четкое понимание, как к ней идти. И этот путь ее ничуть не пугал. Чего не скажешь о Маевском, который не мог поверить, что они собираются сделать это.

В контейнере находился Павлуша. Это тоже выяснила Айнур. Ей по какой-то причине казалось важным узнать, как звали несчастного ребенка, прах которого эта полоумная бабища таскала за собой, и Никита сначала пытался вмешаться, а потом понял, что только на Айнур с ее вопросами Бурова и реагирует. Страшное было это зрелище: сумасшедший человек, который на их глазах проваливался в еще большее сумасшествие. Пробивал дно безумия и нырял еще глубже.

– Павлушу отдай, – низким невыразительным голосом говорила Бурова.

– Павлуша рядом, – отвечала ей Айнур, не оборачиваясь. – С ним ничего не случится.

– Отдай.

– Замолчи. Иначе я его в раковину высыплю.

Бурова на некоторое время затыкалась, а затем этот диалог повторялся снова. Каждый раз Айнур изобретала для Павлуши новую жестокую участь. Бедному праху поочередно грозило быть смытым в унитаз, высыпанным в миски соседских собак, развеянным над пожарным прудом и – этот вариант больше всего ужаснул Маевского – быть замешанным в тесто и испеченным на сковороде. «И учти, что съешь эти блины не ты», – очень жестко закончила Айнур. Никита чудом удержался, чтобы не спросить: «А кто?»

Но пока это работало. Бурова назвала им код телефона. Заверила, что Пономарев не появится до утра. А самое главное, рассказала, о чем они с ним говорили, когда тот звонил в последний раз – всего час назад.

– Ваш старик не вышел из дома. Машина Калинникова выехала куда-то, кто внутри – неизвестно. Сам он, скорее всего. Куда поехал, не знаем. Рук у Саши не полторы тысячи. Он обеспечил слежку за домом. Машина – другое дело. Ее не брали в расчет.

Маевский отвел девушку в сторону и, поглядывая из коридора за Буровой, тихо сказал:

– В принципе, ничего нового мы от нее пока не услышали. Если бы Калинников отпустил Гройса, он бы со мной связался. Мы с ним даже обговорили условный код, чтобы коротко обозначить, что происходит. Но он не позвонил. Либо его сразу убили, еще до того, как он слово успел сказать… Либо он пытался договориться, но ничего не получилось.

– Может быть, это его на машине вывезли?

– Может, – мрачно согласился Маевский. – Это было бы логично. Чтобы при обыске не обнаружили в доме тело…

Оба помолчали.

– Машину может патруль остановить, – проговорила Айнур.

– В смысле?

– Гибэдэдэ. За нарушение. Или просто так, для проверки.

– Да никто его не будет проверять, ты чего… Эти номера на всех постах до Москвы давно выучили наизусть.

– Но что-то могло пойти не так, – упорствовала Айнур. – Прикажут открыть багажник, а там труп. Выйдет нехорошо.

– Ты фильмов пересмотрела, прости, – устало сказал Никита. – Никто ничего не прикажет. Сунут пятеру в рыло, если попадется слишком ретивый гибэдэдэшник, – и дальше поедут, на мусорный полигон.

– Ладно, – согласилась Айнур после недолгого молчания. – Если убили, проще вывезти. А если живой, проще держать внутри.

Только тут Маевский понял, что у нее что-то есть на уме. Он внимательно посмотрел на девушку. Бурова пошевелилась, и Никита чуть не подпрыгнул.

– Она нас не тронет, пока урна с прахом у меня, – тихо сказала Айнур.

– Откуда ты знаешь? А если она просто набирается сил?

Вместо ответа девушка потрясла перед ним рюкзак, точно погремушку. Маевскому, у которого нервы были на пределе, почудился стук костей внутри, и его передернуло:

– Прекрати, бога ради!

– Вот ее сила!

– Как ты поняла, что это прах?

Айнур смерила Маевского удивленным взглядом:

– Ты праха, что ли, раньше не видел?

Не видел, хотел сказать Никита, как бы я мог его видеть, когда и бабушку, и дедушку, и Саню с Лехой хоронили в земле, а от Макса даже тела не осталось. А вот откуда у тебя такие познания – это вопрос. Он подумал о Веронике, которая написала: «Давай считать, что я умерла», и ему долгое время не давала покоя эта фраза. «Давай считать…» Нет, давай не будем так считать, давай поговорим как взрослые люди, неужели я хотя бы этого не заслужил, сказал бы он, если б было кому.

– Никита, ты чего?

Он поразился, какое юное у нее личико. Перед глазами еще стояло лицо Вероники, взрослое и прекрасное, он в жизни не видел бабы красивее… Айнур рядом с ней выглядела бы замарашкой. Замарашка смотрела на Никиту: обветренные губы сомкнуты, лицо серое то ли от усталости, то ли от той дряни, которую ей вкололи… Но держалась она стойко, как солдат.