Бриллиантовое бикини - Чарльз Вильямс

— Здорово, — сказал Отис.

На том разговор и увял. Мы сидели на крыльце и таращилисьдруг на друга. Я сидел с одной стороны от дяди Сагамора, а папа с другой, ашерифовы люди — напротив нас на верхней ступеньке. Из ветвей доносилось все тоже жуж-ж-ж-жание жука. Вскорости ветер снова подул в нашу сторону, и вонь сталапросто невыносимой. Шерифовы парни принялись усердней обмахиваться шляпами.

— Да никак вам жарко, ребята? — поинтересовался дядяСагамор.

— Ну не то чтобы жарко, — признался Бугер. — Просто этотзапах… Временами становится немножечко чересчур.

— Запах? — удивился дядя Сагамор, переводя недоуменныйвзгляд с них на папу:

— Сэм, ты что-нибудь чувствуешь?

Папа перестал обмахиваться.

— Да нет вроде, — откликнулся он в тон дяде. — А какойименно запах?

Дядя Сагамор снова повернулся к Бугеру с Отисом:

— А вы, парни, уверены, что вам не мерещится? И откудапахнет?

— Да сдается мне, что из тех корыт, — ответил Бугер.

— Уж не намекаешь ли на мою дубильню? — осведомился он.

— Ну.., гм… — замялся Бугер, поглядывая на дуло дробовика. —Мне показалось было, что оттуда исходит какой-то запах, но, может быть, я иошибся.

— Вот ведь какая смешная штука, — говорит дядя Сагамор. — Ая-то ничего и не замечал. Но спасибо, что сказали. Я как раз припомнил, чтонадо бы вытащить парочку шкур на просушку. Они мокнут вот уж девять дней кряду,пора и честь знать. С вашего позволения, я на минуточку отлучусь.

Зажав дробовик под мышкой, он поднялся, слез с крыльца,крюком выудил из последнего корыта облезлую коровью шкуру и, расправив, повесилна веревку, а потом принялся за следующую. Со шкур наземь потекла коричневаяжижа.

И без того уже воняло нестерпимо, но теперь, когда дядя развесилкругом свои шкуры, от смрада просто спасу не стало. Они висели в каких-нибудьдесяти — двенадцати футах, и при каждом новом порыве обдувавшего их ветеркаглаза у меня наполнялись слезами, а в горле першило.

Бугеру и Отису явно поплохело. Сперва они старались дышатьмедленно и осторожно, непрерывно обмахиваясь, а потом, поглядевши на дядю,бросили обмахиваться и попытались вообще лишний раз не вдыхать.

Вернувшись, дядя сел на крыльцо, привалился спиной к косякуи положил ружье поперек колен. Он словно бы и не замечал никакого запаха.

— Мне просто захотелось показать вам мою дубильню, — пояснилон. — Будучи, так сказать, в правительстве, вы небось интересуетесь новымипроизводствами и всякими такими вещами. Я имею в виду разные способы, какимипростой человек гнет спину, чтобы заработать денег на налоги. Ведь когда нагорбу у тебя сидит столько разъевшихся политиканов, которые только и ждут, покаты наскребешь монетку-другую им на поживу, чтобы они могли как сыр в маслекататься, поневоле приходится придумывать не одно, так другое. А порой такаятоска берет, что впору самому офис открывать. Вот я и надумал завести побочноекожевенное дельце.

— Что ж, неплохая идея, — выдавил Отис, отирая пот с лица.Дядя Сагамор кивнул:

— Точно. Так, может, и удастся, перебиваясь с хлеба на воду,раз в год выбираться на ярмарку в город, чтобы разжиться парой долларов,дотянуть до нового урожая, и так из года в год. Лишь бы никому из этих жирныхмошенников не приходилось пускаться на всякие отчаянные поступки вродеустройства на работу. Нет, не дай Бог. Ведь если русские только услышат, чтоздесь у нас дела так плохи, что даже политики взялись за работу, они тут женападут на нас, помяните мой слова.

— Да, пожалуй, верно, — произнес Отис таким тоном, словнововсе так не думал, но считал своим долгом сказать что-нибудь из вежливости.

Беседа снова зачахла на корню, и мы продолжали сидеть другпротив друга. Вдали, на холмах, качалось знойное марево, а снизу, от дядиФинли, доносился стук молотка.

— Он что, так весь день и долбит? — спросил папа, мотнувголовой в ту сторону.

Дядя Сагамор сложил губы трубочкой и выпустил струюпережеванного табака. Она пронеслась точь-в-точь промеж Бугера и Отиса и шмякнуласьво дворе.

— Угу, — подтвердил он. — Кроме только тех случаев, когда унего кончаются доски. Теперь, как он все свои сбережения угрохал, дела у негоидут помедленнее, но ничего, он пробавляется тем, что стащит где-нибудь пососедству.

Мы все разом поглядели на дядю Финли.

— Так что он все-таки строит? — полюбопытствовал папа.

— Ковчег, — пояснил дядя Сагамор.

— Ковчег?

Дядя Сагамор кивнул:

— Верно. Он тут решил, что вот-вот пойдет дождь как из ведраи все зальет. И тогда он, Финли, поплывет, точно жук на дубовой щепке, а мывсе, жалкие грешники, потопнем. Некоторое время он подумывал о том, чтобызахватить с собой и Бесси, она ему как-никак сестра, но когда она устроилатакую бучу по поводу туалетов, он заявил, будто советовался с Видением, иВидение сказало ему: черт с ней, пусть тонет со всеми прочими.

— А что еще за Видение? — спросил папа. Мне уже, право,хотелось, чтобы он бросил свои расспросы и мы бы все могли уйти с крыльцакуда-нибудь подальше от этой вони. Но папе, как назло, приспичило послушать одяде Финли, а дяде Сагамору приспичило держать нас всех на этом гнусномкрыльце. Так что я опять промолчал. Одному Зигу Фриду было хорошо. Ушел на холми полеживал себе в кустиках.

Ну, пожалуй, не одному ему. Дядя Сагамор тоже, судя повсему, чувствовал себя вполне уютно. Он привольно развалился, почесывая однуногу большим пальцем другой ноги и перекатывая ком табака за щекой.

— Видение? — протянул он. — О, Финли видел его как-то ночью,года четыре назад, насколько я припоминаю. Мы с Бесси спали в передней комнате,когда он вдруг влетел как угорелый, в одной ночной рубашке, и принялся вопить,будто Видение сказало ему, что нельзя терять времени, потому что в любой моментможет настать конец света. Вот он и помчался на задний двор с гвоздодером вруках и принялся отдирать доски от курятника, чтобы построить этот самыйковчег. Было всего два часа ночи, и тут начался форменный дурдом: курыкудахтают и пытаются понять, что происходит, а Бесси во всю глотку орет наФинли, чтобы тот отправлялся в постель. Я совершенно не выспался.