Холод в Берлине - Эуджен Овидиу Кирович

Во время Великой депрессии и нам туго пришлось. Помню, родители пару лет не могли найти работу и мы едва сводили концы с концами. С тех пор я смотреть не могу на картошку, даже если голодный как собака. Когда мне было лет десять, один мужчина прямо перед нашим домом перерезал себе горло и умер на тротуаре. Повсюду промышляли барыги, обычным делом стали перестрелки средь бела дня, грабежи и так далее.

– Понимаю, но у нас дело не только в голоде, дефиците и лишениях. По большей части мы ко всему этому привыкли во время войны. А вот что произошло в прошлом году, после битвы… Эй, знаете? Давайте сменим тему. Расскажите о своих родителях. Они из Германии, верно? Откуда именно?

Мы говорили о моей семье, пока она курила одну сигарету за другой, словно не в силах преодолеть жгучую тягу к ним. В воздухе, подобно маленьким призракам, витали струйки табачного дыма и пара от кофе. Когда в комнате стало теплее, я снял пальто и повесил на спинку стула.

Мария перевернула свою чашку на блюдце.

– Мама умела предсказывать будущее по кофейной гуще. Еще ребенком научилась от горничной. Говорят, если посмотреть на дно чашки, то символы в нижней части поведают вам о прошлом, а в верхней – откроют будущее.

– Может, погадаете на своей чашке?

– Нужно подождать, когда гуща полностью осядет. Да, впрочем, не уверена, хочу ли знать, что ждет меня в будущем.

– Стало ли известно что-нибудь о трупе?

Мария с легким смущением покачала головой.

– Нет. На следующее утро я опять поговорила с дочкой, и она повторила, что ничего не видела.

– Зато видел я, Мария, поверьте мне. Тело было прямо там, в коридоре. С чего бы я стал такое выдумывать?

– Я задавалась тем же вопросом. Только мне по-прежнему непонятно, почему вы тем вечером пришли сюда.

Я рассказал о пьянице, который написал ее адрес на витрине парикмахерской. Она нахмурилась:

– То есть этот адрес?

– Именно.

– Как выглядел пьяница?

– Были сумерки. Вроде бы он старше меня, небольшого роста, волосы темные. Кого-то напоминает?

– Нет. И поэтому вы пришли сюда?

– Да. Я собирался встретиться кое с кем для интервью и подумал, что он так меня разыгрывает.

– Ладно, я вам верю. Что до девушки: может, она просто упала в обморок, а потом встала и ушла?

– Она была мертва. Я проверил пульс. И еще заметил кое-что странное: кожа у нее на ногах была немного темнее, чем на остальном теле.

– Вероятно, у бедняжки не оказалось чулок и она их нарисовала. Девушки так поступают, особенно когда идут на свидание.

Мария затушила сигарету в пепельнице и поднялась.

– Мне нужно в Тиргартен, чтобы обменять на еду сигареты, которые вы принесли. Вы когда-нибудь там бывали?

– Это что-то вроде черного рынка? Не бывал, но много о нем слышал.

– Хотите со мной? Можете оставить велосипед здесь и забрать его по возвращении. Мы поедем на трамвае. У меня есть билеты.

– Конечно, почему бы и нет?

– Спасибо. Извините, я отойду на минутку.

Когда Мария поднялась на второй этаж, я взял пальто со шляпой и вышел в коридор. Перед глазами вновь всплыла картина: мертвая девушка, почти подросток, обнаженная, неподвижно распростерта на полу, словно выброшенная вещь. Воспоминание стало еще ярче, будто все это время память проявляла пленку и распечатывала фотографию в лаборатории мозга.

Вскоре Мария спустилась, открыла пачку сигарет, вытащила пять штук, а остальные положила в карман к двум другим пачкам. Она успела причесаться и надеть зеленое шерстяное пальто с красным шарфом. Взяв пустой рюкзак, мы заперли дом и ушли.

Трамвай довез нас до Бранденбургских ворот, на которые отбрасывала длинную тень громада сгоревшего Рейхстага. Мы продолжили путешествие пешком. Мария рассказала, что до войны Тиргартен был самым большим парком в городе, название которого означает «зоосад»; ожесточенные бои превратили его в голую, выжженную пустошь на территории нынешнего британского сектора.

Статуи были разрушены, повреждены или украдены, уцелевшие после сражений деревья срубили на дрова, а ручьи и пруды превратились в зловонные лужи. Несколько участков земли горожане приспособили под картофельное поле, остальная территория представляла собой грязный пустырь. На восточной стороне голого пространства возвышался Мемориал павшим советским воинам – огромный монумент, спешно воздвигнутый празднующими победу русскими, западную границу охранял изуродованный силуэт Бранденбургских ворот[7].

То тут, то там виднелись группки людей, в основном мужчин, которые просто стояли рядками или неспешно прогуливались в поисках потенциальных покупателей. Мария, казалось, прекрасно ориентировалась на месте и направилась прямиком к торговцам продуктами. Тем временем я прошелся вдоль одного из рядов, разглядывая выставленные на продажу вещи.

В большинстве своем пожилые продавцы, закутанные в несколько слоев старого тряпья, показывали свои товары молча и уткнувшись взглядом в землю. Один протягивал моток пряжи, второй – отвертку, третий – несколько пуговиц, четвертый – щербатое блюдце, пятый – единственное яблоко. Я испытал потрясение: в каком, должно быть, они отчаянии, раз готовы стоять часами на холоде в надежде продать этот хлам или обменять на нечто столь же никчемное.

Я остановился перед женщиной, которая протянула мне маленький штопор с ручкой из оленьего рога, и спросил цену.

Избегая моего взгляда, она ответила:

– Не знаю.

– Не знаете?

Она больше ничего не сказала, просто стояла, уставившись в грязь под ногами. Я дал ей банкноту в пятьдесят СВК-марок[8], положил штопор в карман и отправился на поиски Марии.

Она обменивала семь своих сигарет на пачку муки и пакетик дрожжей, которые затем положила в рюкзак. Тем временем ко мне подошел мальчик, одетый в шорты, несмотря на холод, и протянул маленькую кожаную коробочку с Железным крестом[9].

– Десять сигарет, – сказал он по-английски. – Серебро.

– Прости, но мне это неинтересно.

– Хорошее серебро. Для вас – девять сигарет.

Мы стояли лицом к лицу посреди небольшой толпы, достаточно близко, чтобы я отчетливо почувствовал его запах. Внезапно справа от мальчишки мелькнул кулак и угодил ему прямо в лицо. Тот, однако, и глазом не моргнул.

– Восемь сигарет, – сказал он, не отводя от меня пристального взгляда.

От второго удара он попятился на пару шагов. Нападавшим был мужчина лет тридцати пяти, невысокий, худощавый, с большим багровым шрамом на лице.

– Семь сигарет. Серебро, – не унимался ребенок.

Из его правой ноздри вытекла тонкая струйка крови.

– Говорил же тебе, это моя точка! – закричал мужчина со шрамом. – Проваливай!

– Шесть сигарет, – продолжал торговаться мальчик, не обращая на нападавшего внимания.

К нам подошла Мария.

– Оставь ребенка в покое, скотина! – отругала она мужчину со шрамом. – Как