Холод в Берлине - Эуджен Овидиу Кирович

– Зачем мне врать? Я же сам к вам пришел. Мог просто промолчать об увиденном, но не стал. И я узнал девушку на фотографии.

– По моему опыту, обычно люди лгут по двум причинам: надеются что-то выгадать или из страха.

Меня ошеломила перемена в его отношении ко мне.

– И та и другая причина неверны. Послушайте, теперь я подозреваемый?

– Скажите, герр Хубер, вы когда-нибудь встречались с фройляйн Шульц? При каких-либо обстоятельствах? Например, когда при исполнении журналистских обязанностей посещали французскую администрацию?

– Нет, не встречался и не посещал. Я даже не знаю, где находится французская администрация. На что вы намекаете?

– Вот что нам пока известно: Амалия Шульц исчезла в пятницу вечером, и, похоже, вы об этом что-то знаете. Как она исчезла и действительно ли вы видели ее труп – пока что вопросы без ответа.

– Ее также видела девочка.

– По вашим словам, она утверждает обратное.

– Полагаю, Лиза солгала, испугавшись присутствия стольких чужаков у себя дома посреди ночи.

– Что ж, хорошего вам дня и спасибо за помощь. Надеюсь, вы не планируете уезжать из Берлина в ближайшее время.

– Вероятно, через две недели, но дело-то в другом! Разве вам не полагается взять у меня официальные показания или нечто подобное?

– На этом пока все. При необходимости я с вами свяжусь. И сообщите, если смените квартиру.

Он взял папку и встал.

– Можете дать мне адрес соседки Шульц? – попросил я. – Хотел бы с ней поговорить.

– Это еще зачем? Вы вроде как не собираетесь писать статью о произошедшем.

– Не собираюсь, но…

Инспектор вновь пожелал мне хорошего дня и был таков.

Едва он ушел, я заплатил за шнапс и, обдумывая наш разговор, отправился обратно в аптеку. Теперь, когда погибшая перестала быть просто девушкой, а получила имя, которое можно привязать к воспоминанию о ней, события той ночи обрели в памяти еще большую четкость. Но в конечном счете инспектор был прав: пусть я и доверял своим глазам, весь мой рассказ не только вызывал сомнения, но и ставил меня в довольно неудобное положение.

Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, я повернулся и увидел мальчишку в серой суконной курточке, с уродливым красным шрамом поперек лица. Я уже заметил ребенка ранее – в автобусе по дороге из аптеки в полицейский участок. Мальчик остановился одновременно со мной, внезапно заинтересовавшись товарами в витрине магазина. А едва я продолжил путь, пустился следом. Тогда я развернулся и подошел прямо к нему.

– Кто ты такой? Почему следишь за мной? – спросил я по-немецки.

Пустой правый рукав его куртки крепился к карману английской булавкой. Преследователь молча ухмыльнулся.

– Уходи!

– Не могу, – возразил мальчишка. – Я ей пообещал.

– Пообещал следить за мной? Кому?

Он подмигнул и приложил к губам указательный палец, дрожа от холода.

– Это тайна.

– Иди домой. Ты замерзнешь насмерть.

– Я гораздо крепче, чем вам кажется! – запротестовал он и вдруг пустился в пляс на негнущихся ногах, быстро притоптывая поношенными ботинками. – Видите? А?

Прохожие покосились на нас, и я велел мальчишке остановиться. На пару мгновений он застыл, потом подтер сопли рукавом.

– Сколько она тебе заплатила?

– Нисколько. – Он закатил глаза. – Она обо мне заботится.

Я достал бумажник и вытащил купюру.

– Будет твоей, если оставишь меня в покое и вернешься домой.

Он сплюнул на тротуар и вновь вытер нос.

– Давай, бери, – настаивал я.

Не проронив ни слова, мальчик взял деньги, перешел через улицу и исчез из виду.

Когда я добрался до аптеки, она оказалась заперта, поэтому пришлось постучать в витрину. Вскоре дверь приоткрылась, фармацевт хмуро уставился на меня сквозь образовавшуюся щель.

– Вы опоздали.

– Знаю, простите.

– Говорите, вы журналист? Можно взглянуть на ваше удостоверение?

Я достал из бумажника документ и показал ему. Он помешкал, затем открыл дверь и впустил меня.

– Настоящее? Удостоверение то бишь.

– Конечно подлинное. Вы проявили фотографии?

– Проявил. – Он прокашлялся. – Она мертвая, да? Женщина на снимках.

– Да, они сделаны на месте преступления.

– Вы же понимаете, что мне придется доложить о них в полицию?

– Если вы намерены меня шантажировать, не тратьте время попусту. Я уже сообщил в полицию. Поэтому и опоздал.

Уголки губ мужчины опустились, он выглядел разочарованным.

– Я всерьез обеспокоен, – надменно заявил аптекарь.

– Послушайте, я устал и хочу домой. Просто отдайте мне фотографии, за проявку которых вы получили плату, и займитесь своими делами.

– Как грубо.

– Пожалуй.

– Я мог бы сказать, что пленка испорчена, и оставить фотографии себе.

– Могли бы, да, но тогда у вас возникли бы неприятности.

Он исчез в глубине магазина и вернулся с большим коричневым конвертом, который вручил мне.

– Негативы внутри.

– Надеюсь, вы не сделали копий.

– Все равно надо бы позвонить в полицию, – пробормотал аптекарь, прежде чем захлопнуть у меня перед носом дверь.

Я вернулся домой в холодном поту. Умываясь в кухонной раковине, поймал в зеркале свое отражение. Глаза ввалились, их обрамляли темные отечные круги: мое лицо стало походить на все те, что встречались мне последние три недели. Я принял таблетку аспирина, накинул на себя одеяло и вскрыл конверт.

Фотографии оказались сильно размытыми и зернистыми, я едва различил тело на полу. Более того, не обнаружилось никаких фрагментов коридора или деталей, позволивших бы привязать карточки к конкретной дате, – фотографии могли быть сделаны где и когда угодно. Но всяко лучше, чем ничего: пусть и нечеткие, снимки все же доказывали, что увиденный мной той ночью труп существовал на самом деле. Изучив фотографии внимательнее, я заключил, что следует поискать другую проявочную, где изображения можно увеличить и сделать черты лица жертвы более четкими. Я положил фотографии обратно в конверт, который спрятал под шкафчик на кухне, негативы же сунул под матрас, после чего почти мгновенно заснул.

4

Проснулся я в восемь вечера, надел чистую рубашку и отправился на трамвае в Митте. Сразу за границей советского сектора меня остановил патруль и, взглянув на документы, без вопросов отпустил.

Клуб располагался на бульваре, освещенном двумя рядами изящных фонарей из кованого железа. Поврежденные во время войны здания успели полностью снести, а завалы – расчистить.

В гардеробе мне выдали номерок, и метрдотель провел меня через высокие белые двери в просторный зал с паркетом и тяжелыми хрустальными люстрами. На паркете виднелись пятна и черные разводы, а в люстре недоставало лампочек, тем не менее помещение производило почти сюрреалистичное впечатление роскоши. Огромная столовая, как и все подобные заведения в Берлине, была заполнена военными в форме, которые сидели за столиками