Волк - Геннадий Якушин

— И еще учти! На операцию пойдешь со мной и ты, — сотворив японскую улыбку, заявляет батя.

По окончании работы с самураем он передает схему Игорю. Тот минут пятнадцать-двадцать изучает ее и определяет, что ей можно верить. Затем намечает точки для установки мин с часовым механизмом.

Отец, выяснив у наблюдателей Савельева и Маркова, что в лагере бандитов ничего подозрительного не происходит, начинает размещать солдат на господствующих высотах над ним. На каждой — устанавливается крупнокалиберный пулемет и гранатомет.

Как только судно с золотом скрывается за горизонтом, в небо взмывает голубая ракета — сигнал к бою. Мощная стена огня дугой охватывает лагерь пиратов. В первые минуты боя в лагере противника начинается паника. У бандитов лишь одно желание — скрыться от бьющего с гор шквального огня.

Именно в эти минуты отец, боцман и японец вплавь добираются до сидящего на мели судна и с помощью кошек поднимаются с тремя минами на палубу. Среди общей паники они остаются незамеченными. Батя с японцем направляются в носовую часть судна, а Игорь — в кормовую. Батя закрепляет обе мины и включает часовой механизм на взрыв через десять минут. Закончив работу, он под дулом пистолета приказывает японцу прыгать за борт. Но тот бросается бежать. И тут отец видит, что два японских офицера выводят на палубу Игоря. Боцман кричит:

— Спасайся, Василий! — И тут же падает от удара прикладом по голове. Батя все-таки успевает выстрелить в пытающегося скрыться самурая, видит, как тот падает на палубу, и только после этого бросается в море.

Первый взрыв поднимает отца высоко над водой, несколько раз прокручивает в воздухе, а затем с такой силой бросает, что он влетает в глубь моря торпедой. Второго и третьего взрыва отец уже не слышит.

Очнувшись распластанным на берегу, батя первым делом видит чадящий изуродованный железный скелет корабля. Остатки судна осыпают бухту стальным дождем крупных и мелких осколков. Это рвутся снаряды, до которых добирается огонь. С полчаса длится предсмертная канонада, а потом наступает мертвая тишина. Но длится она недолго. Буквально через несколько минут после окончания канонады с гор спускаются солдаты отца.

С бандитским кораблем и его командой покончено. Над бухтой взвивается красный флаг. Дальнейшая работа отца по доставке золота в США проходила без приключений.

— Все, рассказ завершен, — говорю я и оглядываю своих маленьких слушателей, которые, как птенцы в гнезде, сидят на моей постели, подняв головки и раскрыв рты. Затем перевожу взгляд на Никиту и хозяйку, которых, кажется, тоже заинтересовало мое повествование.

— Скажите, пожалуйста, — спрашивает меня девочка, что постарше, — а боцман остался жив?

— Остался, — отвечаю я, — и был награжден, как отец и остальные участники операции.

Утром, провожая нас, хозяйка подает нам узелок:

— Здесь, ребятки, колбаса, сыр, сало и хлеб. Все, что осталось от ужина. Спасибо вам.

Никита смущенно прячет руки за спину и отходит от женщины в сторону. Я беру его за плечо, поворачиваю к двери и говорю всем остающимся в доме:

— Прощайте! Нам было очень хорошо с вами.

Мы едем с полчаса, я замечаю чайную и предлагаю солдату свернуть к ней, чтобы позавтракать. Заказываю два мясных рагу с картофельным пюре и два чая. Едим мы молча, уткнувшись в свои тарелки.

Уже почти у Мценска Никита не выдерживает.

— Ну, чего ты молчишь? — обращается он ко мне.

Я тут же отвечаю:

— Того же, что и ты.

— Ну, почему у нас с тобой утром кусок в горле не застрял?! — орет солдат.

— Кончай! Не будь фраером. Ты сам-то, думаю, вкус шоколада в Москве только и узнал, — со скрытой злобой говорю я Никите.

— Ну, понятно, ты его каждый день лопаешь из отцовских пайков, — с издевкой отвечает солдат.

— Да, я с детства знаю вкус шоколада, в том числе и из отцовских пайков, — сухо парирую я.

— А я вот, как и те детишки, картошки досыта не всегда ел. Тебе это понятно?! — вновь кричит Никита.

— Солдат, тебе приказано доставить меня до села Шарлино. Если ты на меня будешь и дальше так орать, то я могу и удрать от тебя.

Никита замолкает, а через некоторое время я слышу, как он всхлипывает. Я начинаю его презирать. Меня не волнуют его слезы. Навидался я этих правдолюбцев, которые сначала нажрутся, а потом о голодных слезы льют. Дружеских бесед у меня с солдатом больше не было, мы говорили только по делу.

Прошло более двух месяцев, как я живу на родине отца в селе Шарлино на Орловщине у его брата Кирилла. В нескольких километрах от Шарлино деревня Вороновка, откуда родом мать. Все это время я работал подсобным рабочим на строительстве колхозного клуба, никуда не выезжал и дергался при виде любой появляющейся на дороге легковушки. А сегодня я просыпаюсь каким-то новым человеком. Выхожу на крыльцо, снимаю рубаху и наслаждаюсь утренним солнышком.

За плетнем идет молодая цыганка. Чем-то она меня тревожит. Выглядит очень даже привлекательно в своем длинном до земли цветастом платье. Она не идет, а плывет. Но плывет как-то ненормально.

— Эй, цыганочка! — кричу я. — Подойди, погадай мне! Я заплачу!

Странно, но цыганка, эта девчонка, даже не поворачивает головы в мою сторону. «Может, ее надо чуток приручить? Какая красивая девка», — думаю я. И от этих мыслей лицо у меня вспыхивает, хотя я уже не новичок в любви. Достав из кармана всю наличность, я иду к цыганке.

— Не бойся, — ласково говорю я ей, — я правда хочу, чтобы ты мне погадала.

Цыганка смотрит на меня с каким-то удивлением. Впрочем, в ее взгляде есть и большая доля интереса. Я беру ее за руку, чтобы положить на ладонь деньги.

— Отпусти, — по-змеиному шипит девчонка и грубо дергает меня за рукав. Словно обжегшись, я отпускаю ее и, зажав рубли и трешки в кулаке, смущенно их прячу.

— Так-то лучше, — говорит она, резко поворачивая от меня.

И тут случается невероятное. Подол ее платья приподнимается, и из-под него с кудахтаньем выскакивают три курицы. Цыганка влепляет мне пощечину и кричит:

— Еще раз распустишь руки, отца приведу! Если ты родственник председателя, то тебе все можно? Фига! Барон какой!

Непонятно зачем и почему, но в ответ я тоже ору:

— Да, я барон, и ты никуда от меня не денешься! Кур воруешь?!

В испуге цыганка пятится, а затем бежит через дворы вон из деревни. Я припускаюсь за девчонкой и догоняю ее у колхозного яблоневого сада. Не знаю, какие подсознательные инстинкты вырвались у меня наружу, но моя обычная раскованность стала абсолютной свободой. Яростное сопротивление цыганки для меня ничто…

— Ты моя! Ты моя, красавица! — вырывается из моей груди, может, шепот, а может, и крик. Я отчаянно целую свою цыганочку, давая чувству полную волю… Я вижу, как расширяются ее зрачки, слышу ее сладкий стон и чувствую на своей груди обжигающее тепло ласкающих меня пальцев.