Смертельные друзья - Николас Колридж

Мы быстренько прошлись по комнатам, открывая окна и двери. Я поискал нагреватель, чтобы нагреть воды и искупать Кэзи. Дом оказался больше, чем я предполагал: четыре спальни, большая гостиная с обшарпанными креслами и диваном, кухня, выложенная каменной плиткой.

Чуть-чуть подкрасить, подмазать, и можно очень выгодно сдать в аренду. Кэзи пооткрывала все ящики кухонного буфета и была вознаграждена находкой – дохлой мышью, попавшей в старинную мышеловку.

Мы нашли простыни, постелили постели, и, когда нагрелась вода, Кэзи залезла в ванну. Я устроился на стуле рядом с ней. Мы мирно беседовали, зеркало над ванной запотело. Потом она вылезла из воды, надела купальный халатик, мы разогрели банку томатного супа и разлили его по кружкам, а потом сели ужинать в гостиной. Кэзи захватила с собой книжку и азбуку и прочитала мне сказку про лису и утку. Я заподозрил, что она знает ее наизусть, а вовсе не читает, но все равно было хорошо. Это был первый вечер, который мы проводили вместе после нашего с Салли расставания. Я только теперь понял, чего я лишился. Вся эта картина была такой мирной и уютной, что казалось странным, что только недавно я в дикой спешке покидал Лондон. Почему, зачем? Однако в результате я наслаждался жизнью – первый раз за много-много недель или месяцев.

Когда Кэзи уснула, я сел в одиночестве, слушая тишину. В буфете гостиной обнаружилась пыльная наполовину опорожненная бутылка виски, я щедро налил себе в стакан и разбавил водой из-под крана. Мне было о чем подумать, но, по правде говоря, не хотелось. Через незанавешанное окно я смотрел, как качаются ветви деревьев. Такая тишь была мне непривычна. Я уже давно не слышал тишины. Мой каждый день протекал на фоне непрерывного гула большого города и людских голосов. Тишина ассоциировалась у меня с детством и отцом. Отец боготворил тишину, особенно звенящую тишину пустыни. Однажды, когда мне было лет десять-одиннадцать, мы жили в Шардже, и он взял меня с собой в Пустой квартал. Так он называл это место неподалеку от Дубаи. Может быть, мы оказались там случайно, не помню, мы ехали через дюны и с наступлением вечера поставили палатку. Прежде чем пойти спать, отец посадил меня рядом с собой у входа в палатку послушать тишину. Помню, как он сказал: «Послушай, Кит, просто послушай». А я ответил: «Да что тут слушать? Я слушаю-слушаю и ничего не слышу!» Это потом стало нашей домашней шуткой. А для отца слушать тишину было терапией. Когда у него возникали неприятности по службе, он ехал в пустыню. И слушал безмолвие.

Когда мы с отцом начали идти по разным дорогам? Трудно назвать точную дату. Как в анекдоте: «Как вы разорились? – Сначала медленно, а потом быстро». Так и у нас с отцом. Когда я учился в университете, он довольно часто приезжал ко мне, значит, после того, как они с мамой развелись – мне тогда было семнадцать, – мы еще были дружны. Разрыв обозначился, верно, тогда, когда я после университета обосновался в Лондоне и начал работать. Отец и сам жил тогда в Лондоне, он переехал за год до этого, когда сам вышел на пенсию, но мы не встречались, разве случайно. Если на меня нападал стих тоски по домашнему укладу, я ехал к маме. У отца мне было неуютно. У него есть особый дар – всегда отмечать мои неудачи и недостатки. Он почему-то решил, что моя карьера не соответствует моим талантам. Несмотря на то что я обнаруживал все видимые признаки успешного продвижения по службе, он укоризненно качал головой и выражал сожаление. Когда мамы не стало, отец уже ушел из моей жизни. Впрочем, нам обоим было комфортнее встречаться не чаще раза в год, и то ненадолго.

Он часто менял адреса, и на новом месте я у него еще ни разу не бывал, хотя сейчас вспомнил, что это где-то неподалеку от коттеджа Пола. Около Олтона. Отец прислал мне открытку, информируя о своем последнем передвижении. Внизу он приписал: «Я нашел квартиру с садиком, отсюда можно пешком дойти до всех тех мест, которые мне нужны, – паб, магазин и т. п. Готовлюсь встретить старость. Можешь не утруждать себя переадресовкой журнала, который ты мне выписал в качестве подарка на день рождения. «Мир мужчин» – это совсем не мой мир, слишком много рекламы и фотографий всяких индюков. Извини, что не могу сказать доброго слова о том, что приносит тебе хлеб с маслом. Папа».

Я вышел, взял в машине записную книжку и нашел номер отца. Он снял трубку после первого же звонка. Голос его звучал настороженно: он не знал, радоваться ли моему звонку или тут скрывается какой-то подвох?

– Я знаю, почему ты звонишь, – сказал он.

– Вот как?

– Ты работу потерял, я в газетах читал. А что я тебе говорил – на кой черт ты связался с этим дерьмовым журнальным делом? Теперь небось деньги нужны.

– Но я не за этим звоню.

– Вот и славно. У меня все равно их нет. Все излишки забирает налоговое ведомство.

– Мы с Кэзи тут неподалеку от тебя, могли бы заехать навестить, если не возражаешь. Ты ведь не виделся с внучкой года два?

– Больше. Она еще в пеленках была, – ответил он.

– Да, пожалуй. Это было давно. Я виноват, наверное.

– Я тоже так думаю, – подтвердил отец. – Ты неправильно выбираешь жизненные приоритеты. Я давно заметил.

Мы условились, что встретимся завтра в обед, я записал, как ехать.

– Только разносолов не жди, я живу на супе и сыре, – проворчал отец.

– Отлично, Кэзи обожает сыр. До завтра.

После разговора на меня навалилась депрессия. А чего следовало ожидать? Разве случалось по-другому? Конечно, у отца было достаточно оснований обвинить меня в одном и другом. Я где-то вычитал, что в мире существует определенное количество вины и она переходит от человека к человеку. Когда на тебя наваливается это бремя, ты инстинктивно хочешь его сбросить и перекладываешь свою вину на чужие плечи. Да, но в моем случае количество вины все прибывает и прибывает, и спихнуть ее никак не удается. Я превратился в ходячий склад вины. Как это Салли сказала? «Теперь, когда мы живем отдельно, твоя работа опять врывается в наш дом, и негде от нее укрыться». И про Кэзи она правильно говорила, что я ее, даже живя вместе, почти не видел. Ее упреки тоже были справедливы. Теперь, оглядываясь назад из моего безработного настоящего, я удивляюсь сам себе – как можно было так пренебрегать личной жизнью и семьей, во имя чего? Бессмысленной суеты, которой мы заполняли страницы наших журналов.

Идя к своей кровати, я заглянул к Кэзи, поправил одеяло. Она спала на спине и загадочно улыбалась своим снам, вытянув ручки вдоль одеяла. В окно опять видны были те же гнущиеся от ветра деревья. Похоже, собиралась буря.

Задергивая занавески, я заметил примерно в четверти мили от нас ниже огни приближающегося автомобиля. Мотора слышно не было, фары были выключены. Видно, пассажиры не стремились быть замеченными. Откуда они взялись в этой богом забытой глуши? Страх пронзил меня, на мгновение парализовав движения. Машина с незнакомцами кружила по холму. В комнате было темно, поэтому я рискнул приоткрыть его, чтобы получше разглядеть то, что творилось в темноте. Теперь мне стал слышен шорох колес по щебенке. Через минуту они будут здесь.