Охота на охотника - Валерий Георгиевич Шарапов

– Нет, – допустила Алена, – раньше двенадцати не поедем.

– Неужели на дачу? – ужаснулся Алексей.

– На нее, родимую, – подтвердил Вадим. – Ты же знаешь Аллу Михайловну. Копать, садить, полоть, поливать… И не важно, что еще снег в низинах не сошел. Трудовая повинность называется. Всегда считал, что в нашем прогрессивном государстве ее отменили. Дорогая, а ты не можешь объяснить своей маме, что сейчас никакая лопата, даже с моторчиком, не возьмет землю?

– Я пыталась, – вздохнула Алена. – Но это пустой номер. Почему мы с Вадимом такие бестолковые, не понимаем элементарных вещей? Как можно столь безответственно относиться к таким важным вещам? Дача – это наше все, это важнее Пушкина, работы и всех связанных с поездкой неудобств.

– Помню, – кивнул Костров. – Моей тещей Алла Михайловна тоже была. Замечательная женщина. Если бы ее поставили на место начальника нашего управления, никто бы не почувствовал подмены.

– Я вам не мешаю? – нахмурилась Алена. – Это моя мама.

– О которой мы говорим только в хвалебном ключе, – кивнул Шаламов, украдкой подмигнув бывшему свояку. – Знаешь, Вадим, не родился еще человек, посмевший бы возразить Алле Михайловне. Все самое лучшее в своем характере она взяла у покойного мужа – бывшего заместителя командующего Киевским военным округом. Так что выбора нет – завтра открываем дачный сезон. Нам разрешено выспаться, а потом вперед – в Березовку. Копать и сеять, конечно, рано, но много другой работы – убирать листву, переворачивать бочки, жечь мусор, восстанавливать раздавленные снегом теплицы…

– Только тех, кто любит труд… – напомнил Костров.

– Мы знаем, октябрятами зовут. Вечером топим печку, всю ночь дружно мерзнем, утром со свежими силами продолжаем сельскохозяйственные работы. Не раньше вечера возвращаемся в Москву, быстро моемся, едим и утром – на работу… Алла Михайловна не поедет, согласилась посидеть с Леночкой. Вот за это давайте и выпьем… – Вадим без усилий соорудил скорбную мину и поднял стопку.

Алена загадочно улыбалась, иногда украдкой поглядывала на гостя. Водка пилась хорошо, была кристально чистой, как слеза. Видимо, из партии на экспорт, а на Запад сивуху не гнали, сивуха – для закаленного советского человека.

– У тебя ведь тоже есть дача? – спросила Алена.

– Есть, – согласился Костров. – Раньше следующего месяца я там точно не появлюсь. И вряд ли буду торчать на грядках вверх тормашками. Дача – для отдыха, а овощи и фрукты, если понадобится, куплю на рынке. Помню, сколько копий было сломано с Аллой Михайловной, в итоге она махнула на нас рукой, переключилась на вашу семью, как наиболее податливую.

Вадим завистливо помалкивал. Алена не стирала с губ загадочной и какой-то грустной улыбки.

– Впрочем, не уверен, что это моя дача, – добавил Костров. – Имущество при разводе распилили, а дачу оставили на сладкое. Руки до нее не дошли. Иногда Надежда туда приезжает, иногда я, пару раз встречались, порычали друг на дружку…

– Кстати, об этом, – встрепенулась Алена, и Вадим расплылся в мстительной улыбке – дождался. – По моим последним, к сожалению непроверенным данным, Надя готова пойти на переговоры, связанные с воссоединением вашей семьи.

– Ну, все, – вздохнул Алексей, – тонкий намек, что пора отчаливать.

– Да нет же! – возмутилась Алена. – Вы должны помириться и жить вместе. Вы так похожи, вы просто… – Алена замолчала, подыскивая сравнение.

– Суккуб и инкуб, – подсказал Вадим.

– Да, – кивнула Алена. – Не помню, что это значит, но именно так. Подумаешь, поругались, кто сейчас не ругается? Уперлись, встали в позу, а потом решили, что это не ваше. Чушь. Мы же помним, как вы любили, как поедали глазами друг друга. Что случилось, Алексей? И не надо, что от любви до ненависти тридцать сантиметров. Вы должны подумать, посидеть, все вспомнить, может быть, даже выпить…

– Смотри, какое выгодное предложение, – вставил Шаламов.

– Не лезь, – огрызнулась Алена. – Я же вижу, как она страдает, мается неприкаянная, в квартире беспорядок, на работе неразбериха. Да, вы жили не душа в душу, но сейчас ей гораздо хуже. Стала какой-то нервной, жалуется на головные боли. У нее никого нет, Алексей, во всяком случае мне об этом ничего не известно. Почему не попробовать? Попытка не пытка, в лоб не дадут. У тебя ведь никого нет? – бывшая свояченица пытливо уставилась в глаза Кострову.

– М-м… – замычал Алексей. – Ты сейчас о чем, Алена? Есть ли у меня некто, с кем я могу удовлетворить свои низменные инстинкты?

– Фу, какая гадость, – Алена передернула плечами.

Засмеялся Вадим:

– А почему сразу низменные?

– Так, ты от темы не уводи. – Алена повернулась к Кострову. – Ситуацию нужно исправлять, а сами вы ее – умрете, не исправите. Мягче надо быть, Леша… Хорошо, и своей сестре я об этом скажу. Помиритесь, ну пожалуйста, – Алена сменила тон. – Никого у тебя нет, Костров, я же вижу. И плохо тебе без Наденьки, так же как и ей без тебя…

«Может, я об этом просто не знаю?» – подумал Алексей.

– Ладно, подумаю.

– Ага, подумает он, – рассердилась Алена. – Говоришь, чтобы отстала. Иди удовлетворяй с кем попало свои инстинкты…

– Ладно, пойду, – вздохнул Костров.

– Подожди, – спохватилась Алена. – Я же не в этом смысле.

– А не выпить ли нам чего-нибудь? – задумался Вадим.

– Пейте, – махнула рукой Алена. – Пойду посуду мыть – сама себя не вымоет.

Минут через десять уровень в бутылке опустился и Костров засобирался. Его уже не останавливали – время позднее. Все устали, день был трудный. Алексей застегивал куртку, путаясь в пуговицах, Вадим обнял сзади Алену, пристроил подбородок на ее плечо. Что-то с ними было не так, или выпил мало? Алена смотрела пристально, Вадим казался каким-то отрешенным. Водка не пьянила, только гнула к земле. Каким-то скомканным вышло прощание. Он пожал руку Шаламову, чмокнул в щеку Алену и откланялся. Метро еще работало – наверное…

Глава третья

Выходные выдались ветреные, похолодало. Небо хмурилось, капли дождя, долетая до земли, превращались в ледышки. Зато к понедельнику тучи развеялись, выглянуло солнышко, столбик термометра начал подниматься. Обычный закон природной пакости: выходные такие, что лучше из дома не выходить, в будни же – настоящий курорт.

Старенький «Москвич-412» худо-бедно завелся, довез до работы. В центре Москвы чувствовалось напряжение, стало больше патрульных, гаишники стояли через каждый квартал. До Олимпиады оставалось три месяца, но ее дыхание уже чувствовалось. Москву начинали подчищать, ближе к делу ожидалась крупная чистка – всех неблагонадежных ждала отправка за сто первый километр. У прохожих и автолюбителей стали чаще проверять документы. К призывам крепить единство пролетариата и сельских тружеников добавлялись «околоспортивные», зовущие к новым рекордам. На международной арене происходили неприятные вещи, западные страны, в