Искатель, 2002 №9 - Сергей Юрьевич Борисов

плавно покачивалось. Уотербери поставил пустой стакан на стол, облизал губы. В глазах у него потемнело, все вокруг было как в тумане. Голова свесилась набок.

— А ведь у лимонада горьковатый привкус… — заплетающимся языком пробормотал он и захрипел.

Перевел с английского А. Шаров

Кир БУЛЫЧЕВ

ТУФЛИ

ИЗ КОЖИ ИГУАНОДОНА

1. Время калечит

— Время не только лечит, но и калечит, — произнес Корнелий Иванович Удалов, пенсионер городского значения, глядя на подломившуюся ножку массивного стола во дворе дома № 16 по Пушкинской улице города Великий гусляр.

Более полувека на памяти Корнелия Ивановича за этим столом сражались в домино жильцы дома. Стол казался вечным, как советская власть. Он только оседал под грузом лет.

И вот ножка подломилась.

А ведь давно уже не собираются за столом любители домино. Здесь пьют пиво. А ножка подломилась. Будто в знак протеста.

Вот в такой обстановке начинается третье тысячелетие.

Шел июнь, птиц стало меньше, а воробьев больше. Постаревший Удалов стоял посреди двора и не знал, куда ему деваться.

Обеда не намечалось, потому что Ксении позвонила Ираида из Гордома, которая по совместительству заведовала культурой, и вызвала ее с какой-то целью. Удалову не сказали, какая такая цель, его забыли, как старика Фирса.

По двору шел незнакомый кот наглого вида: хвост трубой, глаз подбит. При виде Удалова произнес «мяу», причем так фамильярно, что Корнелия Ивановича даже покоробило.

— Мы с тобой водку, не распивали, — строго сказал он коту.

Саша Грубин выглянул из окна на первом этаже и сказал:

— Минц мне сказал, что, по его расчетам, Земля проходит сквозь космическое облако, которое резко повышает интеллектуальный уровень всех живых существ, кроме человека.

— А почему человека не повышает?

— А мы уже на пределе, — ответил Грубин. — И не исключено, что профессор прав. Я порой чувствую, что мне уже некуда умнеть.

— Это опасно, — заметил Удалов. — Они захотят взять над нами верх. И, может даже, поработить.

— Ну, что ты думаешь так тревожно! — возразил Грубин. — Я не вижу ничего дурного в том, что кошки или собаки станут поумнее. С умным котом мне всегда легче договориться, чтобы он не кричал под окном.

— Умные люди не могут договориться, — сказал Удалов.

Во двор вошел молодой человек, Гаврилов, меломан без определенных занятий, несчастье его матери-одиночки. Она любила повторять: «Счастья было — одна ночка, и на всю жизнь я мать-одиночка».

Был Гаврилов навеселе.

Он нес сетку с батонами. Штук пять батонов.

За Гавриловым шагали три кошки.

Словно ждали, что он им отрежет по ломтю белого хлеба.

Завидев Удалова, Гаврилов усмехнулся мягкой физиономией и изобразил радость.

— Светлый день наступил! — заявил он.

— Насосался, — заметил Грубин.

— Папрашу без намеков, — сказал Гаврилов. — Жизнь подарила мне смысл. Сколько я тебе должен, дядя Корнелий?

Фамильярность не покоробила Удалова — вся непутевая жизнь Гаврилова прошла у него на виду.

— Около семидесяти рублей, — ответил Корнелий Иванович. Он знал цифру долга, потому что не терял надежды когда-нибудь долг получить. И старался, чтобы сумма не перевалила за сто рублей. После ста долг становится безнадежным.

— Девяносто рублей, — сказал Гаврилов. — Я проценты добавлял. А теперь держи. Подставляй свои трудовые ладони.

Растерянный невероятной щедростью Гаврилова, который никому никогда еще не отдал долга, Удалов протянул сложенные лодочкой ладони. Гаврилов забрался свободной рукой в оттопыренный карман брюк и вытащил оттуда жменю стальных рублей. Высыпал деньги в ладоши Удалову и произнес:

— Это еще не все, дядя Корнелий.

Он повторил жест. Монеты были тяжелыми, груз оттягивал руки.

— Не тяжело? — спросил Гаврилов.

От него разило дорогим виски.

Икнув, Гаврилов пошел к себе.

— Пора работать, — загадочно произнес он. — Работодатели ждут в нетерпении.

Он побрел к своим дверям, кошки — на три шага сзади.

Удалов высыпал монеты на покосившийся стол.

— Явное противоречие, — заметил Грубин. — Он же не на паперти стоял. Почему отдает не бумажками, а металлом?

Удалов принялся считать монеты, двигая их по столешнице.

— Ты заметил, что кошки зашли за ним в дверь? — спросил Грубин.

Он запустил костлявые пальцы в седеющую шевелюру. Он всегда так делает, когда думает. Говорит, что это помогает.

— Пятьдесят восемь, — сказал Удалов. — Я и на это не надеялся. У тебя пожевать чего-нибудь найдется?

— Пиво есть, — сказал Грубин. — Холодное.

— А чем закусываешь?

— Заходи, — предложил Грубин. — А где Ксения?

— Ее в Гордом попросили. Какие-то женские дела, общественность.

— Что-то она с возрастом активной стала, — заметил Грубин.

Удалов зашел к нему, сел за стол, отодвинул неработающую модель вечного двигателя — у каждого из нас есть маленькие слабости!

— Экологией интересуется, — сказал о своей жене Удалов. — Живыми существами.

— Голубей и кошек она всегда подкармливала.

— Она и сейчас подкармливает. Ксения ведь только кажется суровой. У нее суровости на меня и хватает. К остальным она добрая.

Выпили пива.

— Хорошо, что теперь стоять за ним не надо, очередей нет, — сказал Удалов.

— А мне грустно, — ответил Грубин. — Может, немцу это и приятно, а для меня любая очередь была клубом и последними известиями. Какие отношения завязывались! Какая дружба! Какие конфликты. Это как коммуналка, в ней люди сближались.

— Ага, — согласился Удалов, которому пришлось много лет прожить в коммунальной квартире. — Особенно сближались утром в очереди в туалет. Или когда конфорки на плите делили.

— Нет, с тобой каши не сваришь, — сказал Грубин. — Ты видишь в прошлом только плохое. А это неверно. Ты многое забыл. Пионерские костры, утреннюю линейку, первомайскую демонстрацию…

— Самокритику на комсомольском собрании, очередь за вонючей колбасой…

Тут подошла очередь Грубина махнуть рукой.

Наша беда в том, что воспоминания, которые должны бы быть общими — ведь вместе прожили эту жизнь, — на самом деле совершенно разные. Хоть памяти и не прикажешь, организм желает различных милостей от прошлого. Одному запомнилось дурное, потому что хорошее досталось уже в наши дни, а другой высыпал из памяти под обрыв все неприятности и видит там, позади, лишь розовую лужайку в лиловеньких цветах.

— Ты мог бы хоть в мечтах попасть на Канарские острова? — кричал Удалов.

— А я ездил в Сочи по профсоюзной путевке за тридцать процентов!

— Четыре человека в палате, гуляш на обед…

Споря, Удалов увидел, как отворилось окно комнаты Гаврилова и оттуда выскочили две кошки. Они бежали странно, рядом, как лошади в упряжке, и что-то несли между собой, сжав это пушистыми боками.

— И что могло понадобиться честным кошкам от такого бездельника? — спросил Грубин.

— Он ничего не