Пока смерть не разлучит нас - Кэролайн Грэм

— Мой следующий вопрос касается ваших отношений с Греем Паттерсоном. Вы были друзьями или любовниками?

— Друзьями.

— Близкими друзьями?

— Совсем нет. Скорее, просто знакомыми.

— Сговаривались ли вы похитить Симону Холлингсворт, чтобы затем потребовать выкуп?

— Нет, нет и нет!

— Обсуждал ли он с вами подобную комбинацию?

— Никогда.

— Говорил ли он о желании отомстить или вернуть себе то, чего обманом лишил его Холлингсворт?

— Нет.

— О чем вы говорили во время встреч?

— Ни о чем особенном. Просто болтали о событиях дня.

— Насколько близко вы знали Алана Холлингсворта?

— Что-о? — Словно против воли она подняла на него глаза. В них была растерянность и искреннее недоумение.

— Повторяю вопрос, — резко сказал Трой. — Насколько близко…

Она вскочила на ноги. Ее впалые щеки вспыхнули ярким румянцем. Она яростно тряхнула головой, и влажные пряди волос упали на лицо.

— Вы уже меня спрашивали об этом! Чего вы добиваетесь? К чему вы клоните? — выкрикивала Сара.

— Успокойтесь, мисс Лоусон. Еще один вопрос, и на этом закончим. Пока закончим. Что вы делали в тот вечер, когда умер Холлингсворт?

— Я уже сказала! Я была дома.

— Грей Паттерсон приходил вас навестить около восьми. Ни машины, ни вас он не увидел.

Это ее остановило. Сразило на месте, заставив оцепенеть. Неспособная собраться с мыслями, она не нашла в себе сил хоть как-то отреагировать.

— Я буду вынужден в самое ближайшее время затребовать ордер на обыск квартиры на Флевелл-стрит, а также вашего дома в Фосетт-Грине. Вы бы облегчили нашу задачу, если бы добровольно передали нам ключи. Иначе придется взламывать двери, а это, боюсь, нанесет значительно больший ущерб вашей собственности.

Вместо ответа она пододвинула к нему лежащую на столе сумку. Это был просто мешочек без подкладки, с продернутым по краю шнурком, из ткани с орнаментом из павлиньих перьев, одной из тех, что прославили некогда лондонский магазин модных новинок «Либерти».

Трой наговорил на магнитофон стандартную фразу о том, что подозреваемая добровольно передала полиции свою сумку со всем содержимым, зафиксировал время окончания допроса и отключил запись.

Затем Саре Лоусон, невзирая на ее громкие протесты и угнетенное состояние, было объявлено, что ее задерживают до получения результатов обыска.

Это означало заключение в камеру. Та единственная, где имелось зарешеченное окно, сейчас была занята. Барнаби поговорил с женщиной-сержантом. Объяснил, что у подозреваемой сильный стресс и в помещении без окон ее психологическое состояние может резко ухудшиться. Поэтому задержанному из камеры с окном пришлось уступить свое место Саре.

Дежурная, правда, тут же задала вопрос, не стоит ли на всякий случай изъять у нее пояс и шнурки от туфель. А поскольку недавно одна задержанная умудрилась повеситься на бретельке от бюстгальтера, не следует ли…

Старший инспектор взвесил теоретическую возможность нанесения себе физического вреда и дополнительный шок из-за насильственного облачения в тюремную одежду и высказался против. Однако распорядился, чтобы вместо обычных десяти минут к ней в камеру заглядывали каждые пять. Также, игнорируя возмущенные взгляды задерганных и замученных хронической переработкой нижних чинов, он распорядился, чтобы к задержанной вызвали врача.

Пока Барнаби ждал ордера на обыск и пока подгоняли его машину, он заглянул в изолятор временного содержания и приподнял заслонку глазка третьей камеры.

Окошко находилось довольно высоко даже для такой рослой женщины, как Сара Лоусон. Она вскарабкалась на край унитаза и подтянулась к окну, уцепившись пальцами за прутья решетки. Стояла на цыпочках на белом фаянсовом ободке. Ее лицо было обращено к небу. На глазах золотистой повязкой лежала полоска солнечного света.

Вот уже второй раз Барнаби и Трой поднимались по железной лестнице, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Ухом не повел, даже когда они надели перчатки из латекса, своим ключом открыли дверь квартиры и вошли внутрь, прихватив с собой с балкона пустую емкость для мусора.

Тотчас же им в ноздри ударил запах прогорклого жира. Он шел отовсюду: от занавесок, от ковров, даже от мебели. Копившийся десятилетиями дух жирной «поджарки»^[69]. Трой ощупал стену в поисках выключателя.

Вспыхнувший свет представил их взглядам узкую прихожую с тремя распахнутыми настежь дверьми, дешевыми, набитыми мягким наполнителем и выкрашенными в светло-коричневый цвет. Одна открывалась в ванную комнату — потрескавшийся зелено-черный кафель и облезлая, некогда белая ванна. За второй обнаружилась неопрятная кухня, где несколько разномастных посудных шкафов соседствовали с пластиковым, в пятнах столом и двумя пластиковыми же стульями (сиденье одного было располосовано ножом), а также невероятно грязным холодильником.

Барнаби брезгливо поворошил оставленные в раковине немытые сковородки и кастрюли и отпер заднюю дверь. За ней начинался ряд железных ступенек. Эта лестница выходила в безлюдный проулок позади домов, вдоль которого стояли гаражи. Он повернулся, собираясь присоединиться к Трою, когда услышал его крик:

— Сюда, шеф!

Барнаби вбежал в гостиную (она же спальня). Трой стоял посредине ужасающего черно-желтого ковра, устремив взгляд на стену.

Старший инспектор ахнул.

— Джеронимо!^[70] А, шеф?!

— Ты прав, — признал Барнаби. Переполнявшее его чувство горячего удовлетворения требовало выхода, но, слишком грузный для чего-либо, кроме пробежки по комнате, он только с силой ударил кулаком правой руки по ладони левой и произнес уже громче: — Ты чертовски прав!

Несмотря на всю невзрачность грязных обоев, оба они созерцали узкие вертикальные полоски и умилительных щенков с таким видом, словно это был шедевр кисти Микеланджело.

— Ладно, хватит пялиться. Интересно, где фотокамера?

— Думаю, быстро отыщем, — оптимистично изрек сержант Трой, податель удачи и повелитель приливов. — Все это место не больше блошиной норы.