Рассказы - Роберт Альберт Блох

— Добро пожаловать в Белый дом, — сказал он — без приступа зловещего смеха, без ссылки на адского господина, вообще без всяких намеков на самопредставление. — Будьте добры, следуйте за мной. — Этим все и ограничилось; далее он повел ее к лифтовым дверям, прорезанным в дальней стене.

Ее водитель завел лимузин и сделал разворот в направлении, откуда они прибыли; по-видимому, его не пригласили провести ночь в спальне Линкольна. Выходит, тот склад был никаким не складом, но это не доказывало, что перед ней — Белый дом. Ее сердце учащенно забилось — не так, чтобы сильно, но ощутимо.

Джилл и ее сопровождающий вошли в лифт, дверь за ними закрылась — и кабина двинулась вверх в идеально-шелковой тишине. Затем створка отъехала в сторону, и тут ее сердце взаправду начало нешуточно колотиться.

Теперь-то она точно была в Белом доме.

— Сюда, — сказал ей поводырь в костюме, шагнув вперед нее.

Зал впереди казался огромным. Всему виной были высоченные потолки — это Джилл отметила, вышагивая по устланному ковром коридору вслед за своим гидом. На стенах — причудливые картины, кругом — мебель класса «даже-не-вздумай-на-мне-сидеть». Антиквариат — бесценный, но непрактичный для использования, как и эти высокие своды, построенные в те времена, когда все, кроме богачей и знаменитостей, привыкли жить в задыхающихся от тесноты квартальных блоках. Благодаря яркому освещению здесь все казалось просторным и милостивым. Но где же все богачи и знаменитости? Зал пустовал, все боковые двери стояли запертые. Толстый ковер заглушал шаги по коридору, так что здесь не было эха. Серьезно, куда все запропастились?

Джилл попыталась вспомнить все то, о чем ей рассказывали в детстве. Примерно в те времена алфавит использовался исключительно для повседневных слов, а не для всяких обозначений типа ФБР, ЦРУ и прочей бюрократической солянки. В те времена простые граждане посещали Белый дом без специальных приглашений для участия в каких-то запланированных политических фотофинишах. Они приходили тогда просто потому, что хотели провести воскресный день, напирая на президента Хардинга или президента Кулиджа. Теперь такие вот невинные деньки были не более чем историей.

Она и сама явилась сюда по приглашению, но не для фотофиниша. И в этой встрече с президентом не было ничего невинного.

Ее сердце снова учащенно забилось просто при мысли о нем — всегда так было, с тех самых времен, когда они оба были юниорами, она — в колледже, он — в сенате США. Выпустившись, она получила работу мечты в интеллект-центре, а он был переизбран. Потом в его жизни появилась та женщина, Клэнси — слава Богу, он не женился на ней, глупая маленькая сучка наверняка разрушила бы все его шансы на выдвижение. Давным-давно, еще в колледже, разглядывая его фотографию на обложке журнала, Джилл поняла, на какой женщине должен жениться Президент. У нее должны быть и внешность, и ум, понятное дело, но кое-что еще тоже не помешало бы. Ему нужен был кто-то истинно преданный, тот, кто сделал бы Белый лом уютным гнездышком и был бы достоин носить его детей. И давным-давно, когда она поместила фотографию с обложки в рамку она уже знала, кем должна быть эта женщина. Журнал выбрал его в качестве идеального кандидата на пост президента. Прямо там и тогда она назначила себя его первой леди.

Да, он был избран, уже был на полпути к своему второму сроку — и за все это время так и не женился. Он не был геем, это уж точно, но в длительных отношениях ни с кем не состоял. Берегла себя и Джилл, запрятанная в дальний угол интеллект-центра и ждущая своего Рыцаря-на-Белом-Доме. Того, кто ни разу в жизни ее не видел, не говоря уж о том, чтобы поставить ее фотографию в рамке на тумбочку рядом с кроватью Линкольна или бумагорезкой Никсона.

Ну-ка перестань, Джилл. Твои мысли до ужаса неполиткорректны. Тебе тридцать два, а ему сорок семь, и ты не собираешься воплощать давние мечты в реальность. Сейчас совсем не то время.

Нет смысла беспокоиться о биологических часах, когда есть работа. Они с парнем в костюме прошли через вход — надо думать, оснащенный датчиками и металлодетекторами, хотя оружие «костюма» не вызвало шума, потому как он остановился позади нее, а затем отступил, закрыв дверь и оставив ее одну в очередной большой комнате.

На первый взгляд это был какой-то офис, обставленный в стиле, который она про себя называла «ранний средний менеджмент» — никаких тебе шкафов, копировальных машин, просто диван и несколько удобных стульев, сгруппированных вокруг журнальною столика в углу, да еще уединенный стол перед окном в центре комнаты. Обстановка особо «президентской» не казалась, как не выглядел президентом и человечек, сидящий за тем столом.

Он был пухлым, лысеющим и, как заметила Джилл, когда тот поднялся со стула, довольно-таки низеньким. Его глаза взирали на нее из-за толстых линз без выражения. Джилл понадеялась, что ее собственный взгляд не выдал ни намека на удивление и разочарование. Ее сердце сейчас не просто колотилось — захлебывалось.

Он подошел к ней с улыбкой, протягивая пухлую руку:

— Очень приятно. Я — Хьюберт…

— Никаких имен, доктор.

Он вошел в комнату через боковую дверь слева, и при звуке знакомого голоса она подняла глаза — и увидела знакомую фигуру, знакомое лицо. Его фигуру и лицо, а не что-то выдуманное для телекамер — ведь именно этого она испугалась, когда впервые увидела человека за столом, который, возможно, подвергался столь сильным преображениям, чтобы спроецировать на всю страну молодой и успешный образ. Но президент был сам по себе достаточно молод — сорок семь лет, ни морщинки, кроме тех, что вырисовывались вокруг глаз, когда он улыбался. Он пожал ей руку, крепко обнял. Объятие вышло крепким, энергичным. Этой энергии вполне хватало, чтобы запустить ее биологические часы.

Доктор Хьюберт — несмотря на предосторожности президента, она припомнила по имени, что так звали министра здравоохранения Штатов, — отодвинул для нее стул.

— Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее, — сказал он.

— Спасибо. — Джилл уселась и сразу же отвернулась от Хьюберта. — Добрый день, господин президент.

— Не нужно формальностей, прошу вас. — Улыбнувшись, он сел напротив нее, доктор же занял диванчик. — У нас на них нет времени. — Он осекся, его улыбка потускнела. — Или теперь время уже ничего не значит?

— Боюсь, что значит, — ответила Джилл. — Значит очень много. Она осознала, что что-то