Современный зарубежный детектив-9. Компиляция. Книги 1-20 - Роберт Уилсон

Во время перерыва на рекламу Клайд дурачился:

— Уэс Крейвен мне рассказывал, что, когда Фредди Крюгера показали на большом экране, он искренне верил, что дух вымышленного персонажа овладел серийным убийцей Ричардом Рамиресом. Серьезно, ему лечиться надо было.

— Я читал, что Унтервегер обожал фильм «Молчание ягнят».

У Клайда загорелись глаза.

— Вот это да… Может, он тульпа Ганнибала Лектера, так же как Рамирес — тульпа Фредди Крюгера.

— Странные дела творятся в жизни, — ответил я.

Когда перерыв закончился, Клайд продолжил рассуждать о синхроничности и мыслеформах. Он вспомнил о совпадениях между делом Лэм и «Темной водой», а затем привел «Ребенка Розмари» как пример предиктивного программирования. Жена режиссера Романа Полански была убита «семьей» Мэнсона в ритуальном кровопролитии, поразительно напоминающем сатанистское жертвоприношение из фильма.

Что это — случайные звуковые сочетания в шуме статики? Попытки нашего разума привнести смысл в хаос? Или здесь есть некая структура?

Звонки слушателей в очередной раз напомнили мне, как дело Лэм совпало с духом времени, как зацепило коллективное бессознательное.

Один из звонивших удивил меня, внезапно упомянув «Очень странные дела». Мало того что я произнес эти слова, отвечая Клайду на один из вопросов, — звонивший вспомнил про Изнанку и полюбопытствовал, не могло ли иное измерение сыграть свою роль в деле Лэм.

На первый взгляд абсурдно было бы искать здесь связь, однако совсем недавно я видел сон, в котором Элиза оказалась в Изнанке. Такого рода странные совпадения преследовали меня на протяжении всего расследования.

ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ БЕСЕДЫ

Надо ли говорить, что после участия в радиопередаче мне необходимо было увидеться с психотерапевтом. Я даже стараюсь его так не называть — он психиатр, а это означает, что он выписывает лекарства. Для качественной психотерапии нужно найти специалиста, правда, в Кайзере у меня был один такой врач: он добросовестно пытался разобраться в устройстве моей головы.

Одна из самых серьезных проблем в сфере охраны психического здоровья заключается в том, что расцвет фармапсихологии совпал с упадком разговорной терапии. Не понимая, каким образом ваше прошлое влияет на ваши мысли и как ваши мысли влияют на ваше поведение, врачи могут лишь поддерживать вас на приемлемом уровне функциональности. Никакого исцеления тут не будет, только техподдержка. Все равно что вычерпывать воду из корабля с пробоиной в днище.

С разного рода нетрадиционной медициной дело обстоит точно так же. Упражнения, медитация, здоровое питание, позитивное мышление, любовь к себе, налаживание обратной связи с людьми, слияние с природой и т. п. — считается, что все это помогает перенаправить нейронные пути в сторону здорового поведения.

Есть две основные разновидности разговорной терапии — когнитивно-поведенческая терапия (КПТ) и межличностная терапия (МТ).

КПТ иногда называют «психодинамической терапией», где главный акцент делается на эмоциональные реакции на внешние триггеры. Исходная концепция заключается в том, что мысленные паттерны способны оказывать разрушительное воздействие, и с помощью «выученного оптимизма» и нейтрализации «автоматических мыслей» сознание может изменить само себя. Смысл в том, чтобы научиться контролировать собственные мысли и эмоции, создавая благотворные паттерны.

МТ больше сосредоточена на настоящем моменте. Вместо того чтобы выискивать негативные триггеры в прошлом, врач помогает пациенту разрабатывать стратегии для повседневной жизни. Это включает работу с текущими отношениями, горем, стрессовыми ситуациями и изоляцией. МТ помогает пациенту обозначить цели и шаги к их достижению. Вместо того чтобы воздействовать на служащую причиной проблем депрессию, терапия помогает от нее отгородиться, чтобы минимизировать ее воздействие.

Многим людям терапевтические беседы оказываются очень полезны: терапия оказывает на мозг таких людей лечебное воздействие, весьма схожее с воздействием медикаментов. Это наглядно демонстрируют электроэнцефалограммы сна. Почему так происходит, остается загадкой, поскольку сама по себе депрессия является психическим заболеванием. Если говорить о серотонине — одном из основных природных «кирпичиков» для строительства психики — и нейротрансмиттерах, нет данных о том, чтобы простое увеличение и снижение их количества в мозге приводило соответственно к усилению или ослаблению депрессии. Теория рецепторов, согласно которой лекарства целенаправленно воздействуют на способность мозга абсорбировать нейротрансмиттеры, также не дает окончательного решения проблемы.

Депрессия и родственные ей душевные заболевания, похоже, представляют собой синергический феномен, включающий генетическую предрасположенность, травму в анамнезе, психосоциальную динамику и другие факторы.

Тот факт, что психотерапевтические беседы способны вызывать в мозге такие же биологические изменения, как медикаментозное лечение, заявляет Эндрю Соломон в своей книге «Демон полуденный» (The Noonday Demon), может навести на предположение о том, что от лекарств попросту нет толку, но суть здесь скорее в том, что вызвать позитивные изменения в нейронной активности мозга можно множеством способов.

У психотерапевтических бесед есть свои коварные нюансы. Например, очень многое зависит от выбора врача. Одно исследование показало, что беседы с университетским преподавателем английского языка способны приносить такую же пользу, как занятия с профессиональным психологом, и это заставляет предположить, что эмоциональная связь в психотерапии имеет первостепенное значение.

«НЕ ПРИНЯТЬ ЛИ НАМ ВСЕМ ЛИТИЯ?»

Думаю, разъяснять кому бы то ни было чужую депрессию — все равно что описывать цвет слепому. Могу сказать лишь одно: депрессия — это не грусть. Грусть больше походит на разновидность ностальгии, осознание отсутствия чего-то или некой несправедливости. Есть в грусти нечто притягательное, залог некоего будущего, когда станет ясно, где добро, а где зло. Грусть — почти сладкое чувство, ей присуще свое очарование. Люди посвящают ей стихи и песни. Грусть вдохновляет дизайнеров Hallmark на открытки с пожеланиями здоровья и горестными извинениями. Грусть экономически доходна.

Депрессия — зверь совершенно иной породы. Депрессия захватывает твое сознание, стискивает его, сокрушает, душит, хирургическим скальпелем удаляет твое «я». В бездне депрессивного морока ты перестаешь ощущать себя человеком, забываешь, что значит быть собой. Так что депрессия — это гораздо больше, чем грусть. Она заставляет тебя молить о грусти.

Но меня мучила не только депрессия, и это-то было труднее всего объяснить. Я начинал подозревать, что внутри меня происходило что-то еще.

Основным ощущением была смесь отчаяния, паники и клаустрофобии. Не обычной клаустрофобии, связанной с замкнутыми пространствами, но скорее вертикального ужаса, пронзавшего меня на всех когнитивных и эмоциональных уровнях, спрессовывая их в единый пласт безумия. Неважно, где я находился. Это могло случиться на самом что ни на есть открытом пространстве. Клаустрофобия в чистом поле, в космосе, абстрактная и мистическая, как одиночество в толпе, ощущение чистой экзистенциальной пагубы, вырабатываемой людьми.

Меня охватывал панический инстинкт «дерись или беги», вырванный из нормального эволюционного цикла. Как будто я упустил свою жизнь, или жизнь пролетела