Антология советского детектива-48 - Николай Иванович Леонов

– Вы меня не помните, за мной должок, вы были человеком…

– Пройдите прямо, с правой стороны станция метро, – Гуров указал направление.

– Пистоль купил утром, я случайно…

– Спасибо, уходите, не торопитесь и сразу в метро, – Гуров улыбнулся, вновь махнул рукой, пересек брусчатку и вошел в толпу, которая завихрялась у ведущей к магазину лестнице.

«Эфенди, – уверенно подумал он. – Можно позвонить и вызвать опергруппу. И что? Подловят в другой день. Я буду метаться как заяц… Сейчас он не знает, что я предупрежден, увидит оперативников… Да и сам факт, что я войду в телефонный автомат за два квартала от своего дома… „Жигули“ утром не завелись… Он на машине? Нет, у него, конечно, есть машина, но где-то в стороне. Эфенди определил место, и оно здесь. На Грузинской, после перехода между зоопарком… у перехода слишком многолюдно… Ближе к дому, машина где-то за углом… Стрелять будет метров с десяти. Не факт… возможно, в упор, пройдя мимо. Недалеко от угла, ближе к машине».

Гуров купил эскимо, словно сторонний наблюдатель отметил, что руки у него не дрожат. А вот с ногами хуже, идти не хотят, будто отсидел, задеревенели. Он прижал левый локоть, проверил пистолет. «Я не успею достать. Можно незаметно переложить в боковой карман, но все равно не успею. Эфенди профессионал, он мне и дернуться не позволит».

– Купите розы. Молодой человек, взгляните, какие розы!

Гуров замедленно повернулся.

– Это я? – Он бросил эскимо в урну. – Молодой?

– Нафрантился, а денег нет, – презрительно фыркнула цветочница.

– Ну если молодой да еще и расфрантился, то другое дело. – Гуров вынул из ведра колючую розу, пытаясь сосредоточиться, остановить ускользающую мысль.

Торговка была молодая, неряшливо одетая, с ярко размалеванными губами и стойким запахом недавно принятого.

– Сколько стоит? – спросил Гуров.

– Пятерка.

– Считай, даром, – Гуров ухватил идею и улыбнулся. – Вас послал бог.

– Кончай развешивать, отходи, покупателей отпугиваешь.

– А сколько здесь всего? – Гуров испугался, что не переложил в новый костюм деньги, и сунул руку в карман. Деньги оказались на месте, и он обрадовался этим бумажкам, словно увидел их впервые. Пересчитал. – Возьму двадцать пять штук по три рубля.

Он отказался от целлофановой обертки, достал из кармана «Литературную газету», обернул ею колючий букет.

Проходя между стоявшими машинами, он быстро вынул пистолет, дослал патрон в патронник, снял оружие с предохранителя, вставил его в цветы и, держа все это неестественно скованной рукой, как, впрочем, и носят цветы русские мужики, уверенно направился к зоопарку.

«Теперь задача, – подумал он, сворачивая на Грузинскую, – не подпустить к себе сзади и не прозевать тормозящую рядом машину. А уж встречного я угадаю». Он вспомнил фотографию Эфенди в ориентировке. В лицо его не узнать. Приметы? Как одет? Он выберет крайности. Претенциозный иностранец либо опустившийся пьянчуга. Скорее первое.

Сыщик миновал переход между зоопарками, понюхал цветы, уступая дорогу девушке с детской коляской, повернулся. Ни одной подходящей фигуры, одиноких мужчин вообще нет. А почему Эфенди не может взять под руку девушку?

Из-за угла выкатилась детская коляска, появился папаша, Гуров вспомнил, как давно, в прошлой жизни, использовал этот прием, и бросился к стене. Увидел Эфенди, пистолет – все очень отчетливо.

Выстрелы слились, сыщик и убийца одновременно налетели грудью на пули, шагнули друг к другу. Эфенди рухнул на коляску, подполковник Гуров, уткнувшись лицом в цветы, упал на мостовую.

Разбросав на огромной кровати массивное тело, выставив лохматую бороду, Константин Васильевич Роговой, начальник главка, депутат, кандидат в делегаты очередного съезда, крепко спал. Сегодня он решил начать новую жизнь, в связи с чем ограничился на ужин жареным цыпленком и фруктами, отказавшись от любимого вина и выпив лишь бутылочку коньяка.

При своей комплекции, да еще лежа навзничь, он должен был бы храпеть. Но, как известно, Константин Васильевич презирал законы, даже физические, спал спокойно, тихо, дурных, равно как и веселых, снов по своему обычаю не смотрел, совесть его никогда не беспокоила, словом, Константин Васильевич спал, как малый ребенок.

Мент поганый

Пролог

Когда сыщик пришел в сознание, то увидел кругленького человечка, который расхаживал рядом с кроватью, размахивая короткими ручонками, и быстро говорил:

– Хватит, достаточно, молодой человек! Вы должны отлично себя чувствовать! Ну, «отлично», может быть, сильно сказано, несколько смахивает на старческий бред, как-никак вам прострелили грудь. Приятного тут, конечно, мало, но…

Доктор увидел, что Гуров открыл глаза и смотрит осмысленно, подхватил полы халата, уселся на табуретку рядом с кроватью, взял руку сыщика, проверил пульс.

– Здравствуй, Левушка! Напугал ты меня, старика. Я, как понимаешь, доктор. Ты глаза закрой и слушай. Ты, как выражается моя внучка, выиграл миллион по трамвайному билету. Ты выиграл больше – жизнь. Если бы меня, профессионала, очень попросили изыскать возможность так проткнуть человека, чтобы не задеть ни один жизненно важный орган, я бы такой задачи не решил. Известно, пуля дура, она проскочила сквозь тебя очень хитро. Я глазам своим не поверил. Но, по моему разумению, ты должен был прийти в себя два дня назад, а ты, голубчик, лежишь, посапываешь и где-то в потустороннем мире обретаешься. Я и испугался до мурашек: думаю, просмотрел старый, угробил мальца в расцвете сил…

Голос начал стихать, удаляться, совсем пропал, и Гуров поплыл в забытье, в туман, лишь на мгновение увидел направленный в него черный ствол пистолета.

Гуров не спал и не бодрствовал, дремал, наслаждался покоем, вспоминал, слушал врачей и жену, которые приходили и уходили, разговаривали между собой, обращались к нему, и тогда он открывал глаза, отвечал улыбкой и вновь уходил в свой мир. Лишь однажды, когда жену в первый раз пустили к нему, он посмотрел на нее долго и раздельно произнес:

– Все в норме, не волнуйся, – и, закрыв глаза, добавил: – Мне хорошо.

Когда он не двигался, то боли почти не чувствовал, при перевязках приходилось терпеть. Но уж если чему и научился подполковник Гуров за долгие годы работы в угро, так это ждать и терпеть. И он лежал, наслаждался покоем, отгородился от родных, начальников и товарищей по работе, которые приходили ежедневно, садились рядом и рассказывали бог знает что: о личной жизни, о футболе-хоккее, новых фильмах, только не о работе и политике. Так велели врачи. Они были уверены, что молчание и сонливость пациента вызваны не ранением, а общим нервным истощением, а в этом случае требуются положительные эмоции.