Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

— Кто же? — спросила Оля. Семен тоже смотрел на старика, ожидая ответа.

Но Иван Тимофеевич молчал. Нет, он не знал, кто и зачем это сделал.

Киреев и Витя, между тем, вдвоем починяли механизм. Пожалуй, их интересовало больше само повреждение, чем вопрос о том, кто виноват.

— Плоскогубцы! — коротко бросал Киреев. — Изоляцию! Контрольку!

И Витя проворно подавал ему необходимые предметы.

— Зачисть проводок, дай кусачки, — продолжал отрывисто приказывать Киреев.

Семен поднял голову и, ни к кому не обращаясь, сказал:

Ну, и бывают же подлые люди!

— Это Савельев, — проговорила Оля, не отрывая глаз от сильных, уверенных пальцев Киреева. — Ему хотелось деду насолить…

— Не говори плохое о людях, Олёк, тем более, когда ты в этом не уверена, — сказал Иван Тимофеевич.

— А если уверена? — спросила Оля. — И ты, деда, уверен!..

Иван Тимофеевич не успел ничего ответить. Вдруг на белом диске мелькнул золотой отблеск.

— УраI — вскрикнул Витя.

— Маяк! — радостно проговорила Оля и схватила за руку деда.

— Ну, слава богу! — облегченно вздохнул он.

Оле казалось — никогда так ярко не светил маяк. Его острый луч, протыкавший темноту, был точно луч солнца…

— Идите отдохните, ребята, в тон комнате. И вы, товарищ Киреев, отдохните. С маяка, пока шторм не утихнет, не уйти, — проговорил Иван Тимофеевич, в изнеможении опускаясь на табурет. Он провел тыльной стороной ладони по лбу и хотел левой рукой достать из кармана ветошь, но рука почему-то не слушалась. Он не мог ее поднять. Не мог даже ею двинуть.

— Конечно, мы здесь переждем. Идем, ребята, — сказал Киреев.

Он пошел в другую комнату. За ним отправились Семен и Витя. Оля задержалась на пороге.

— Ну, иди и ты, Олёк, отдыхай. Возьми мою венце-раду и постели на полу. — Иван Тимофеевич старался не шевелиться.

Больше всего он боялся, чтобы Оля не заметила того, что с ним случилось.

— Хорошо, я пойду посплю, — ответила Оля. Но прежде чем уйти, она потерлась щекой о его щетинистую пропахшую табаком и морем щеку.

— Горит маяк! — радостно сказала она. — А когда подойдет «Труженик моря», ты меня непременно разбуди. Я хочу посмотреть как он войдет в порт.

— Разбужу, Олёк, разбужу, — пообещал дед.

Оставшись один, Иван Тимофеевич, приложил правую руку к щеке, которой только что коснулась Оля, и глубоко задумался.

Сначала рука, потом ноги отнимутся… А Олёк? Нянькой будет? Она не бросит больного… «Вы хотите погубить Олю, как погубили мою дочь!» — вдруг всплыли несправедливые, злые слова Вероники Александровны. Пусть это ложь, пусть он не виноват! Но… но что ждет Олю? Перед пей, перед девочкой, он будет виноват. Виноват потому, что старый, необразованный отбирает ее юность, может быть, ее будущее. Говорят же люди: любовь родителей часто бывает эгоистична. Потому и кажется, что девочке около него лучше. А если на все взглянуть со стороны? Одинокий больной старик, чем он поможет девочке, которая сама еще нуждается в заботе?… Что бы с ним пи случилось, по завтра ои скажет Оле, что она должна ехать. Скажет… А если смалодушничает, передумает, как сегодня, когда она провожала? Нет, нет, теперь надо доводить все до конца, чего бы это не стоило… Он перенесет свое одиночество, зная, что девочка устроена. Чаще будут видеться со Спирой… Ничего…

А теперь за работу! Надо в журнале сделать запись. Иван Тимофеевич поднялся, взял с полки журнал и вдруг обнаружил, что сделал это левой рукой. Только в плече осталась тяжесть. Прошло?! Да, почти прошло. Но это не обрадовало Ивана Тимофеевича так, как должно бы. Все, что касалось его, уже не имело большого значения: ведь Олёк уезжает. Перед этим горем все остальные и горести и радости — ничто. Только бы найти в себе силы расстаться с ней. Должно хватить сил… Должно… И тут Иван Тимофеевич увидел ее годовалой, с белыми волосиками, с тонкими смуглыми ручонками и очень серьезным взглядом.

Вспомнил, как, возвращаясь домой с дежурства, он заставал ее под столом, куда она пряталась во время бомбежки. Оля крепко прижимала к себе куклу, но не плакала, а большими испуганными глазами смотрела на него… Он уходил из Одессы одним из последних и прямо с маяка должен был сесть на катер. Все поднялись на борт, а он… он побежал в свою сторожку. «Предатель! — крикнул ему кто-то вслед. — Беги, изменник, служи врагам!» Он не обернулся и не ответил. Он понимал, что дико рисковать катером и столькими людьми из-за того, что у него в сторожке внучка. Полчаса, пока он вернется с ней, катер не мог ждать под обстрелом врага. Ну, что ж, ради нее он останется в городе…

Нет, не все поверили тому, что предатель! Катер вместо того, чтобы выйти в море, развернулся и подошел к тому причалу, который был напротив сторожки. Рискуя судном и людьми, капитан подошел за стариком и девочкой со смешной, ободранной куклой.

Этим капитаном был Алексей Игнатенко…

И потом внучка была с ним, стариком. Отец ее ведь всегда был в море… И вот теперь он должен расстаться, отдать Олю… Она уедет и ничего не останется… Ничего…

Уронив на руку седую голову, Иван Тимофеевич беззвучно заплакал…

Глава шестнадцатая

У Славы кружилась голова. Кружилась, наверное, потому, что он напрягал зрение, боясь пропустить того, кто будет проходить по узкой тропке к одинокому куреню. Курень стоял между двумя обрывами. Один нависал над ним, другой — круто спадал, к морю. Место было пустынным и безлюдным — спускаться к пляжу по такой крутизне невозможно.

Курень тоже казался заброшенным. Несколько досок — все, что уцелело от забора, дырявая крыша, на которой кое-где лежали камни, прикрывавшие дыры, две зачахшие акации — все, что придавало унылый вид жилищу рыбака. Но Слава знал, что в этом запущенном курене живет не только рыбак. Он видел, как вчера утром из куреня вышел человек, за которым он следил. Но так как Слава сидел тогда на краю обрыва, то он побежал к спуску, который был довольно далеко. За это время человек исчез.

Надо было сидеть возле куреня и ждать. Человек непременно вернется. Видимо, он тут живет, ведь недаром два раза он скрывался в этом обрыве. Теперь Слава знал, в каком именно месте живет его враг. Пришлось забраться в самую гущу кустарника, который рос по краю узкой расщелины, и выжидать.

Весь этот день Слава пролежал на солнцепеке. Во рту