Мы были первыми - Алексей Ефремович Шилов

Митька покачал головой и передразнил нас:

— «Поросенок визжит…» А тут радиоволны. Понятно вам?

Он сел на скамейку, оглядел комнату.

— Так теперь и будешь эту шарманку крутить?

Костя засмеялся.

— Дел у меня много. Вот приведу клуб в порядок — вечерами стану беседы проводить, книжки читать, песни разучивать, пьесы ставить.

— Спектакль, что ли?

— Ну, да.

— Дело стоящее. Большевик начал было у нас спектакли подготавливать, да вскоре пропал. Без него все заглохло, — скороговоркой выпалил Митька и добавил: — Хор надо сколотить. Мои мадьяры петь мастаки!

— Организуем и хор, — пообещал Костя.

— Наську Ерофееву в хор-то бы затянуть, — прищелкнул языком Митька, — эх, и голосище у нее!.. В церкви на клиросах как врежет, аж купол звенит!

— Вовлечем и Настю.

Митька вздохнул.

— Фомка-женишок не пустит.

— И его пригласим, — тряхнул головой Костя.

— Тогда мы не придем! — наотрез заявил Митька. У него даже ноздри растопырились.

Костя удивленно посмотрел на него.

— Почему?

— Ты что, с луны свалился? — накинулся на него Митька. — Не знаешь, что Фомка — богатей, а мы, мадьяры, — голытьба?!

— Понятно, — протяжно сказал Костя и о чем-то задумался.

Митька дружески хлопнул его по плечу.

— Да ты не тужи!.. Обойдемся без Наськи. У меня один мадьяр на подголоске так тянет, будто струна звенит! А другой по-бабьи говорить умеет. Ежели для спектакля его в юбку нарядить да платок ему на голову подвязать, уморит всех со смеху!

— А много вас? — спросил Костя.

— Мадьяр-то?

— Да.

— Ежели сразу всех вместе собрать, то человек пятнадцать будет, — с гордостью заявил Митька.

— Порядочно. А почему вас мадьярами зовут?

— В гражданскую войну у нас здесь стоял конный отряд красных мадьяр. У них порядок был строгий, дружные они очень: один за всех — все за одного! Вот мужики и прозвали нас так.

— Значит, и вы дружные?

— Еще какие!.. Попробуй тронь кого из наших. Он сейчас же как свистнет (тут Митька так свистнул, что у меня в ушах заломило, а Костя свои уши ладонями зажал), потом крикнет: «Ко мне, мадьяры-ыы-ы!». И кто из нас услышит этот клич — бросает все и бегом на помощь.

— Это хорошо, — одобрил Костя, — а ты у них за старшего?

— Командир, — гордо ответил Митька и тут же добавил: — В случае чего, тоже подавай такой сигнал — выручим.

— Спасибо, буду иметь в виду.

— Свистеть умеешь? — допытывался Митька.

— Нет, — виновато улыбнулся Костя.

— Научись, а то какой же ты будешь мадьяр? А меня научи драться по-своему. Ну, я пошел. Только ты пошевеливайся. Когда жнитво начнется, к тебе в нардом уж никто не придет.

Сложив руки ухватом, он быстро ушел.

Костя сказал нам весело:

— Ну, ребята, и вам тоже пора домой. Сегодня мы потрудились на славу. А завтра клуб приходите убирать. Побелим стены, повесим картины, лозунги, плакаты, вымоем пол — и засветится клуб по вечерам приветливым огоньком: заходите, люди добрые!

7

В клубе все украсили так, что одно загляденье стало. И начал Костя вечерами с молодежью работу проводить. А потом куда-то уехал или ушел. А когда он вернулся, по селу разнеслась весть: вечером в клубе будут показывать кино.

Нам с Колькой про это Васька сказал. Он всегда первый все узнает.

— По пятаку с носа будут брать, — добавил он.

А что такое кино, хоть убей, никто не знал.

— Бесов будут тешить, — неуверенно пояснил Васька.

— Опять тетка сказала? — нахмурился Колька.

— Она, — признался Васька.

— Ты не слушай ее брехню, а то над тобой куры смеяться станут. — Дяди Егора дома не было, Костю тоже не нашли, а Колькин отец неохотно буркнул:

— Туманная картина, — и больше ничего не стал говорить.

Вечером в нардоме людей битком набилось.

Мне и Кольке дома дали по пятаку, а Васькина монашка пожадничала: денег ему не дала. Но у Андрюшки был гривенник, и он уплатил за Ваську.

— Тятя не будет меня ругать: он всех сирот жалеет.

Мы, ребятишки, сидели прямо на полу. Перед нами от потолка до пола висело белое полотно. Ребята на него все глаза промозолили, но ничего путного не видели.

— Ну, уж и кино, — скучным голосом сказал мне Андрюшка, — только пятак зря пропал. Он зевнул и стал высматривать место, где бы поудобнее улечься. Но в это время за перегородкой что-то жалобно завыло: у-вы-ы, у-вы-ы. Тут же около маленького окошечка вспыхнул ослепительный свет.

Все заахали, загалдели.

— Батюшки-светы, чудо-то какое!..

— Глянь, пузырек светит! Да ярко как!..

— Вот это лампа: ни дыму, ни копоти!..

— Вон где кино-то, а мы, дураки, тут сели, — с досадой говорит мне Колька.

— Ти-и-ше-е! — гаркнул дядя Егор так, что керосиновая лампа рядом с ним заморгала. Он стоял у перегородки. — Это — алекстричество! Скоро наступит время, и такая вот лампочка Ильича загорится в избе у каждого мужика.

Люди недоверчиво загудели.

А дядя Егор одно свое гремит басищем на весь нардом:

— Да, товарищи! Такое время не за горами. Алекстричество будет не только светить нам, но и станет работать вместо лошади.

Теперь уже все засмеялись.

Но дядя Егор не обиделся, он еще хотел что-то сказать, а лампочка в это время — чик — погасла!

— Как же она потухла? Ведь никто не дул на нее? — удивился Васька.

— Сказано тебе: алекстричество, — ответил Колька.

— А, может, и впрямь нечистая сила в пузырьке сидит? — просипел мне в ухо Васька. Он дрожал мелкой дрожью, озирался кругом.

Я ему ничего не мог ответить. Ох, и надоел он со своей нечистой силой.

В этот момент из окошечка перегородки выскочил яркий пучок света и отпечатался на полотне рамкой с полукруглыми углами.

Тут же на полотне появилась тень чьей-то взлохмаченной головы, а кто-то кулаком по ней — тук! Поднялся смех. Тень пропала. Луч пропал тоже. Керосиновую лампу потушили. В зале стало темно и тихо.

Только за перегородкой по-прежнему выла машина: у-вы-ы, у-вы-ы… да кто-то кого-то подгонял там: «Быстрее, быстрее давай! Вот теперь хорошо. Так все время крути, не сбавляй!»

Что-то застрекотало. Снова из окошечка выпрыгнул луч, но теперь уже на полотне было такое, что все замерли: лес, речка и небо с облаками. Откуда ни возьмись — коза! Стоит и щиплет травку. Ее все видят и все кричали:

— Смотри, смотри — коза!

— Вот диво! Ха-ха-ха!..

Коза будто услыхала шум: перестала жевать траву, уставилась на нас.

— Бе-ке-ке! — проблеял Колька. Все засмеялись. Коза, словно обиделась, что ее дразнят, тут же пропала.

Далеко, далеко за речкой показался поезд. Он густо дымил,