Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

уж об этом заговорила Тонька, если она утверждала, что об этом все знают, значит, не зря говорится: дыма без огня не бывает. И все же не могла поверить, что Андрей Иванович был причастен к гибели ее отца. Если б это было так, зачем же к своей собственной прибавлять фамилию друга?

Но эта мысль успокоила ненадолго. Поразмыслив, Галина пришла к выводу: а может, Громовой прибавил к своей фамилию Булатова для того, чтобы отвлечь от себя подозрение, остаться неразоблаченным?

После долгих мук и сомнений Галина снова заговорила с Тоней.

— Что я должна тебе сказать… Говори не говори — все равно не поверишь… Так пусть другие тебе расскажут, — ответила Тоня.

— Не другие — ты начала… Ну, и договаривай до конца. Кто об этом знает?..

— У партизан спроси. У тех, кто был вместе с Андреем Ивановичем. Может, они скажут…

— А ты от кого слышала?

— Это неважно…

— Нет, это очень важно. Говори!

— Все равно не поверишь. Громовому скажешь…

— Никому не скажу. Жаловаться не собираюсь. Мстить тоже. Просто хочу знать правду!

Тонькин дядя Данила, это всем известно, тоже был в партизанах, а сейчас служил в райфинотделе. На свидетельство такого человека можно положиться. И Галина поверила словам подруги. К партизану Даниле Галина не обратилась, но в душе поселились холод и даже молчаливое презрение к Андрею Ивановичу. В семье держала себя так, будто ничего не случилось, но сделалась молчаливой и замкнутой, вынашивая в сердце решимость при первом удобном случае покинуть этот дом.

Андрей Иванович внимательно присматривался к дочери, чувствуя интуитивно, что в душе девушки что-то творится. Галина стала не той Галиной, какой была прежде. Тревога не покидала его и тогда, когда к ним зачастил бывший питомец Андрея Ивановича Иван Колумбас из Бузинного. Не заметив каких-либо изменений в поведении дочери, он с радостью принимал морячка в своем доме.

Ивана Колумбаса словно магнитом притягивали строгие, грустные глаза Галины, хотя, казалось, девушка не обращала на него никакого внимания. Но как-то вечером, застав в комнате ее одну, Иван полусерьезно, полушутливо спросил:

— Галина, замуж не собираешься?

— Не за кого…

— За меня пойдешь?

— Если не шутишь, то хоть сейчас.

Морячок на минуту опешил — не сразу сообразил, что девушка говорит всерьез.

— Не шучу, — тихо произнес он, — не шучу, Галинка.

— Я пойду за тобой на край света… — устало произнесла она слова, которые где-то вычитала.

Когда в комнате появился Андрей Иванович, Галина стала собираться. Вопросительно глянула на моряка, тот одобрительно кивнул головой. Недолгой была беседа бывшего ученика с бывшим учителем, и оказалась она последней. Иван Колумбас ушел из Борового не один — в ту же ночь исчезла из села и Галина.

VII

Андрей Иванович доживал седьмой десяток. Несмотря на то что уже в третий раз обманул неумолимую смерть, был моложав и бодр духом.

Он выздоравливал после третьего инфаркта. Уже не лежал бревном, а сидел в потертом кресле с лоснящимися подлокотниками, опершись на них костлявыми руками, заложив ногу за ногу, и умиротворенно смотрел в печку, в которой весело полыхал огонь. Бледное лицо со следами тяжелого недуга, белые как снег волосы, густоте которых мог позавидовать любой парень, грустные, усталые, чуть прищуренные глаза… Он думал. От него недавно вышли его бывшие ученики — теперешние хозяева села, у стола хлопотала соседка Мария, тоже его бывшая ученица. А он словно пребывал наедине с собой, точно какая-то незримая стена отгораживала его от людей, от всего окружающего мира. Острая боль в сердце и какая-то тревога, возникающая, когда человек чувствует, что сердце отказывает ему служить, отошли. Тело еще было тяжелое, но он чувствовал, что опасность миновала, смерть отступила. Он ушел в воспоминания о давно минувших днях, о тех, кого давно уже не существовало на свете, чьи голоса давно умолкли.

Андрей Иванович был сыном рыбака. Жил этот знаменитый рыбак, Иван Громовой, неподалеку от Борового, в селении, что когда-то считалось уездным центром, на самой окраине, над рекой, как и надлежит семье рыбака.

Едва маленький Андрейка стал на ноги, он больше знался с рекой, нежели с людьми. Остроперых судаков, головастых сомов и зубастых щук он считал хозяевами подводного мира, а отца своего — повелителем над ними. Андрейка не сразу уразумел, что, кроме рыболовства, существуют на свете и другие профессии: кто-то сеет на поле жито, а кто-то перемалывает его в муку, один пасет коров, а другой выдаивает молоко, один мастерит бочки, а другой заполняет их соленьями. Ему казалось, что его отец и другие рыбаки из их слободы своими уловами кормят весь род людской, а хлеб, картофель, масло и разные лакомства, например конфеты, растут где-то в таинственном сказочном краю, который именуется базаром.

Мать на базар частенько носила рыбу, а с базара приносила все необходимое для семьи.

Андрей, словно утка, вырос на воде. Первую сказку-легенду услышал от отца, и была та сказка о судьбе рыбака. Спрашивает потомственный хлебороб у рыбака: «Какой смертью помер твой дед?» Рыбак с гордостью отвечает: «Утонул мой дед». — «А отец?» — спрашивает хлебороб. «И отца постигла та же участь». Хлебороб ужаснулся: «Да как же ты после этого не боишься садиться в лодку?» Рыбак на это спросил: «А какой смертью твой дед с отцом померли?» Хлебороб гордо произнес: «Мои померли в постели». Тогда рыбак удивился: «Так отчего же ты, добрый человек, не боишься каждый вечер ложиться в постель?»

Рыбаки — народ бесстрашный. В погоду и непогодь, осенью и зимой, в половодье и в бурю они, словно водоплавающие птицы, полощутся в воде, добывая из нее свой хлеб. И хоть рыба ловилась хорошо, а все же ее не хватало, чтобы прокормить и одеть большую семью.

Пришлось маленькому Андрейке в свои пять-шесть лет приниматься за работу, ловить разную мелочь на удочку; как ни странно, его улов тоже шел в дело: мать жарила на завтрак или ужин и мелюзгу — пескарей и костлявых щурят.

Бывало и такое, что отправлялись рыбаки в ночь на ловлю, боролись с разбушевавшейся рекой, преодолевали холодные волны, возвращались же поутру с пустыми руками, а то и вовсе не возвращались. Тогда семьи подолгу терпеливо ждали, когда всплывет с илистого дна рыбак, бродили по берегу, разыскивали в плавнях да на обнаженных лугах, находили и с отчаянными воплями, жалобным плачем, под аккомпанемент поповской молитвы и неугомонного звона церковных колоколов относили вздувшееся, почерневшее, обезображенное тело, что называлось когда-то рыбаком, на кладбище. Маленький Андрейка не верил, что хоронили в землю знакомых ему сельчан. Никак не мог он