Новогодний подарок - Джанни Родари

над уровнем моря группой мальчишек в коротких штанишках. Немедленно отдаются распоряжения и контрраспоряжения. Моторная лодка с полицейскими и вооруженными людьми в штатском осторожно приближается к острову, как раз вовремя, чтобы увидеть, как с шумом распахивается окно и появляется всклокоченная голова мажордома Ансельмо, который что-то кричит.

— Что вы говорите? Громче, громче!

Ансельмо машет зонтиком, будто это может усилить его тихий, ослабевший от испуга и волнения голос.

— Барон умер! — кричит он. — Но что вы делаете? Не приближайтесь! Они будут стрелять! Они способны на все!

— Успокойтесь, — отвечают полицейские. — Успокойтесь! Опасность миновала. Бандиты пойманы.

Ансельмо уже не слушает. Он бежит в мансарду к шести соням, но они продолжают крепко спать. Все, что Ансельмо может сделать, это написать печатными буквами записку и положить ее на видное место, чтобы они увидели ее, когда проснутся:

«ИЗ-ЗА ВАС УМЕР БАРОН ЛАМБЕРТО!

ВЫ ВСЕ УВОЛЕНЫ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ!»

Затем он открывает комнату, в которой заперт Оттавио. Тот, в свою очередь, спит как ни в чем не бывало.

— Который час? — спрашивает он, проснувшись оттого, что Ансельмо распахивает окно.

— Половина шестого.

— Уже вечер?

— Утро, утро! Вставайте скорее!

— Зачем? Что может быть срочного в такое время?

— Вы забыли, что умер барон, ваш дядя?

— Конечно, — говорит Оттавио, — надо позаботиться о похоронах.

11

Пройдет много лет и, наверное, даже много веков, прежде чем голубые воды озера Орта вновь увидят такие похороны, какие были устроены барону Ламберто, — лучше, чем цветной фильм. Даже день выдался какой-то совершенно необыкновенный, неповторимый. Солнце, скрытое в легком тумане, освещало окрестности каким-то особым, серебристым светом, а горы словно подняли свой зелено-голубой театральный занавес, отчего вдали за их вершинами возникла величественная Монте Роза, подобно великану, смотрящему со своей высоты на маленьких людей.

Близкие и далекие, на берегу и на холмах, повыше и пониже в горах — сколько колоколен вокруг озера? Больше тридцати наверняка. И все они с самого раннего утра обмениваются торжественным перезвоном. И с каждой колокольни любуется зрелищем какой-нибудь пономарь или служка.

Пятьдесят тысяч человек собралось на восточном берегу озера и по меньшей мере столько же на западном. Мыс, на котором расположен городок Орта, так заполнен людьми, что, не будь в его основании прочного утеса, он, наверное, опустился бы в воду. Барона Ламберто все знали еще до захвата острова бандитами. Он был хорошо известен при жизни. Нетрудно представить, каким знаменитым стал он теперь — после смерти.

Прах его должны перевезти на лодке с острова в Орту и отсюда в Домодоссолу, где находится семейный склеп Ламберто.

Между островом и Ортой всего каких-нибудь пятьсот метров — слишком мало, чтобы похоронный кортеж мог растянуться во всю длину, поэтому было решено, что он будет двигаться не по прямой, а поворачивая то вправо, то влево, на манер тех китайских мостиков, которые, ведя вас из пункта А в пункт Б, все время делают зигзаги, чтобы дать вам возможность полюбоваться панорамой с самых разных точек.

Открывает кортеж большая лодка, в которой сидят священник и служки. Среди них особенно выделяются внуки лодочника Дуилио, которые всюду суют свой нос. Они такие непоседы, что, кажется, сейчас побегут по воде и не утонут. Они ссорятся с другими детьми из-за ведерка со святой водой и получают от священника пару хороших подзатыльников.

Затем следуют двадцать четыре совершенно одинаковые лодки. В каждой сидит генеральный директор банка со своим секретарем. Всего, следовательно, сорок восемь чиновников в черных костюмах с мрачнейшими лицами. Дело в том, что, когда они прибыли на остров, гроб Ламберто был уже закрыт.

— Но как же так, — удивились они, — а мы?

— Что вы? — спросил Оттавио с каменным лицом.

— Но… Мы… Мы хотели бы отдать должное… И кроме того, официально удостоверить, что это барон…

— Официально удостоверили это члены семьи, то есть я, его единственный племянник, и мажордом Ансельмо.

Так двадцать четыре директора остались со своими сомнениями, и пока похоронный кортеж, извиваясь, двигается по озеру, они продолжают задавать себе все тот же вопрос: кто же все-таки лежит в гробу — барон или загадочный самозванец? А если так, где же настоящий барон?

За банкирами движется лодка с гробом покойного. Ею управляет Дуилио, прозванный в шутку Хароном, который сегодня и в самом деле выполняет роль перевозчика душ. На лодке поднят черный флаг с огромной золотой буквой «Л» на полотнище. За лодкой с гробом следуют две поменьше. В одной сидит племянник Оттавио, притворяясь, будто вытирает слезы белым с черной каймой платком. На самом деле, если б не боязнь потерять равновесие, он, наверное, танцевал бы от радости. Ведь через несколько часов он узнает, какая часть безграничных дядиных богатств заполнит его пустующие карманы. На другой лодке стоит, опираясь на свернутый подобающим образом зонт, мажордом Ансельмо. Он все терзается своими подозрениями по поводу Оттавио. Но кто поверит ему, вздумай он открыто обвинить племянника барона? Ладно, допустим, можно доказать, что это он подсыпал снотворное в ужин обитателей мансарды. Ну и что? Какой врач, какой судья поверит, что барон умер только оттого, что перестали произносить его имя? Они посмотрят на него как на ненормального и, наверное, спросят:

— Вы хотите, чтобы мы поверили в сказки? Вы забываете, что мы живем в двадцатом веке.

Ансельмо плачет. В хороший морской бинокль даже издали можно увидеть крупные слезы, которые катятся по его щекам и капают на зонтик.

Далее следуют другие лодки с разными официальными лицами — гражданскими и военными, итальянскими и иностранными. Затем лодки с флагами различных обществ, благотворителем которых барон всегда был: любителей-цветоводов из города Орта, союза англо-прусских банков, общества друзей финансов, общества друзей казны, общества любителей кошек и так далее. Все эти знамена составляют великолепную цветовую гамму.

Затем движутся сто двадцать семь моторных лодок с венками, присланными со всех континентов планеты, один даже с Огненной Земли. Чего стоит присутствующим только пересчитать все эти венки! Кто насчитывает на два больше, кто на два меньше. Чтобы не спорить, договариваются на цифре — триста двадцать. Но какой-то маленький синьор все-таки продолжает настаивать на том, что их триста двадцать один. Всегда ведь находится какой-нибудь оригинал, который не желает соглашаться с общим мнением.

Тем временем десятки тысяч людей вздыхают и с волнением обмениваются