Новогодний подарок - Джанни Родари

автомат. Затем он бросает оружие, хватает штангу. «Что ты делаешь? — хочет спросить Ламберто. — Это же не по правилам». Оттавио приближается, все выше поднимая штангу. Его улыбка превращается в пугающую гримасу — лицо искажается злобой.

— Оттавио, ты сошел с ума!

Но барон не может произнести ни слова. Язык его онемел, горло что-то сжимает, дышать трудно…

— Будем считать, что игра окончена, — говорит Оттавио. — К черту настой ромашки!

И нет Ансельмо. Барону кажется, что в начале раунда он изображал судью. Ну да, вот он играет в лото с главарем банды. «Ансельмо, Ансельмо», — хочет позвать барон, но имя мажордома застревает в горле, опускается в трахею и невыносимой тяжестью ложится на сердце. Барону Ламберто кажется, будто он с мучением просыпается в какой-то липкой и очень горячей воде, в которой невозможно плыть. Вынуть руку из воды ему так же трудно, как поднять гору. Рука тянется вверх, она вся облеплена водорослями, дохлыми рыбами, какими-то грязными бумагами. Наконец, барон просыпается в своей постели. Но кошмар не проходит. Барон едва дышит и чувствует, как что-то сжимает ему горло, а затем острая боль пронзает грудь. Он тянет руку, чтобы позвонить в колокольчик, и не может дотянуться. Он хочет позвать Ансельмо, но не может шевельнуть языком. Собрав последние остатки сил, он засовывает руку под подушку, нажимает кнопку. Слышится громкое храпение. Никто больше не произносит его имя. «Спят, — думает барон, — и я умираю». Но он не успевает испугаться — он уже мертв.

Ансельмо обнаруживает его уже остывшее тело в шесть утра, когда приносит кофе. Он не предается отчаянию и не устраивает сцен, он нажимает одну за другой все кнопки. Ничего не слышно. Похоже, работа в мансарде прекращена.

Ансельмо бросается наверх, запыхавшись, вбегает в одну комнату, в другую… Служащие барона Ламберто лежат в разных позах на полу, на кроватях, где попало, и спят.

— Предатели! Убийцы! Вот как вы соблюдаете договор! — кричит Ансельмо. Он расталкивает их, тормошит, пытаясь разбудить, но безуспешно. Они спят так крепко, что их можно было бы принять за убитых, если б не слышно было равномерное и немного затрудненное дыхание. Ансельмо бьет по щекам синьору Мерло, брызгает водой на лица других, тянет их за руки. Ничего не поделаешь. Они не проснутся, даже если б стали палить из пушек.

«Снотворное! — думает Ансельмо, оглядываясь, чтобы найти зонтик, который уронил где-то. — Это работа Оттавио!»

— Проснитесь! Проснитесь! — снова кричит он, обливаясь слезами. — Продолжайте работать!

Его крики настораживают часовых, и они прибегают наверх, узнать, в чем дело.

— Барон умер! — плачет Ансельмо. — Он умер во сне. И вам тут больше нечего делать. Уходите отсюда!

— Спокойствие! — говорит главарь бандитов, которого позвали часовые. — Спокойствие, и еще раз спокойствие! Осмотрим труп.

Сомнений нет. Барон скончался. Смерть констатирует бандитский врач.

— По-моему, — говорит он, — смерть наступила в результате сердечно-сосудистого коллапса.

— И ничего подозрительного? Никаких следов уколов? Может быть, кто-нибудь отравил его?

— Я абсолютно исключаю это. Барон умер своей собственной смертью.

— Интересно, — говорит главарь банды, — а как поживает палец?

Бандитский врач разбинтовывает руку и говорит, заикаясь:

— Палец вырос наполовину. Доживи барон до утра, у него было бы два указательных пальца, а всего, следовательно, десять, как и прежде. Двадцать, считая пальцы на ногах.

— А вы, — обращается главарь банды к синьору Ансельмо, — отправляйтесь в свою комнату и сидите там. Двое будут сторожить вас. А где тот, другой?

Оттавио еще спит в своей постели ангельским сном. Когда ему сообщают, что дядя Ламберто отошел в лучший мир, как говорили когда-то, он велит дать платок и прикрывает глаза, чтобы никто не увидел, что у него нет слез. Бандиты запирают его на ключ и направляются наверх, в мансарду. Тут беспокоиться не о чем. Все спят, как сурки, и нет никакого способа разбудить их. Достаточно запереть на ключ и поставить часового на площадку.

— Теперь, — решает главарь банды, — подумаем о нас самих. Живой барон Ламберто являл для нас перспективу получить двадцать четыре миллиарда. За его труп нам не дадут и сольдо!

— У нас есть его племянник, — замечает кто-то из бандитов.

— Он стоит еще меньше. В своем последнем завещании барон оставил ему только парусную лодку. Он этого еще не знает, но мне это известно доподлинно. Так что наша затея провалилась. Нам остается только дать деру.

— И попасть прямо в лапы полиции, которая окружает остров.

— А летчик, который должен был прилететь за нами?

— И не подумает это сделать, потому что ничего не заработает.

Главарь банды трезво оценивает положение.

— Надо что-то придумать, чтобы уйти отсюда незаметно.

— Может быть, превратиться в невидимок…

— Не говори глупостей.

— Пророем туннель над островом, под озером, под горами и выйдем прямо в Швейцарию!

— Помолчи, дай подумать.

— А что, разве только ты умеешь думать?

— Думайте и вы, все думайте, только про себя и не болтайте глупостей.

Главарь думает, думает, но это все равно что царапать мрамор: ничего не получается — ногти не берут его.

Время от времени кто-нибудь вдруг оживляется, будто готов выдать идею, но тут же сникает. И сам понимает — не то…

— Да нет, не годится…

К тому же почти все двадцать четыре Ламберто все время отвлекаются от главного — кто мысленно переносится на пляж на Балеарские острова, кто видит себя на балконе гостиницы в Макиньяна… Только главарь умеет сосредоточиваться на главном, да к тому же так, что даже зубы начинают болеть. Но нужная мысль все-таки не приходит.

— Возьмем-ка словарь, может он что-нибудь подскажет, — решает главарь.

Не все знают, что такое словарь, но молчат, чтобы не выдавать свое невежество. Впрочем, главарь уже достал из шкафа какую-то толстенную книгу, открыл ее и наугад ткнул пальцем в страницу.

— Светопреставление, — читает он. — Да, если б наступил конец света, в суматохе мы, конечно, могли бы удрать даже в Сицилию. Попробуем еще.

Теперь его палец останавливается на слове «рысь».

— Плотоядное млекопитающее, распространенное в Европе, — читает он. — Ловкий, подвижный хищник с очень мягкой шерстью, с кисточками на кончиках ушей.

Далее попадается слово «тальк».

— А это нам годится, — говорит кто-то из бандитов. — Закажем двадцать