Когда лопата у могильщика ржавеет - Алан Брэдли

масло лимона, относится к самым широко распространенным терпенам. Лимоны также содержат восемь химических элементов: натрий, кальций, калий, магний, фосфор, медь, железо и цинк.

Форма лимона неслучайна – это ручная граната Матушки Природы.

По своему лабораторному опыту я помнила, что запах лимонов вызывает в моей памяти полированную мебель, натертые полы и несъедобные пироги.

Я еще не исследовала ваниль. Одна на кухне и с кладовкой под боком – сейчас самое подходящее время. Несколько шагов, и у меня в руке банка с сахаром, куда зарыты стручки ванили. Я открыла крышку и поднесла емкость к носу. Вдохнула аромат, махнув ладонью, чтобы направить воздух к носу. Ноги дрогнули и подкосились, как у ребенка. Мне пришлось сесть на табуретку. Я тут же перенеслась из кладовки на Висто.

Был теплый летний день, и я, слишком тепло закутанная, сидела в детской коляске с капюшоном. Над головой было безбрежное синее небо.

Огромное красное лицо закрыло солнце.

Это мое самое первое воспоминание.

– Никаких истерик, – сказало красное лицо, поразительно похожее на лицо тетушки Фелисити. Мне в рот сунули большую ложку с отвратительной белой массой.

Я попыталась отстраниться. Запрокинула голову и ударилась о твердый деревянный край. Я заплакала.

Впоследствии я узнала, что этот ужас, по виду напоминающий кучку опарышей, – пудинг Нессельроде, нашпигованный кусочками измельченного каштана: словно дохлые мухи на белом листе бумаги в окне мясной лавки.

А потом появилось лицо отца.

Прутья коляски тревожно скрипнули, когда они вдвоем наклонились надо мной, как две луны, закрывающие небо.

Я смотрела то на одного, то на другого.

– Она мертва, – прошептал голос. – Теперь ты Астерион. Так сказало «Гнездо».

Я выплюнула тошнотворную массу на свой желтый шерстяной свитер.

Воспоминание резко оборвалось, как будто неловкий танцор сбил иголку с пластинки граммофона.

И все же эта сцена отпечаталась где-то глубоко в моей душе: такая личная и такая непристойная, что я никому об этом не рассказывала, даже себе.

Кто эта «она», о которой они шептались?

Они могли говорить только о смерти моей матери Харриет.

Но кто их них стал Астерионом? Отец или тетушка Фелисити?

И что не менее важно, теперь, со смертью отца, кто стал Астерионом? Кто руководит могущественным «Гнездом»?

Ошеломленная, чувствуя головокружение, я вдавила стручки ванили глубже в сахар и подумала, что банку с воспоминаниями нужно маркировать этикеткой с черепом и скрещенными костями.

Мне нужно на свежий воздух.

5

«Глэдис» была счастлива видеть меня. Это чувствовалось по легкому радостному поскрипыванию, когда я взялась за руль. Она тревожится, когда я задерживаюсь за завтраком, и стремится в дорогу.

Свежий воздух замечательно прочистил мои мозги. Я точно знаю, каков будет мой следующий шаг. Почему я не подумала об этом раньше?

Не прошло и нескольких минут, как я подъехала к дому нашего соседа Максимилиана Брока. Макс – в прошлом концертирующий пианист и человек «сокращенной вертикальности», как он это называет. Однажды он признался мне, что был президентом королевского общества гномов, но я сомневаюсь, можно ли ему верить. В первую очередь Макс – любитель слукавить.

Я нашла его у вдоха в дом, где он возился с проводами.

– Haroo, haroo, mon Prince! – воскликнул он, когда я приблизилась. – On me fait tort![28]

Это традиционное приветствие Макса – знаменитый боевой клич острова Олдерни, который издают пострадавшие стороны, желающие прибегнуть к помощи правосудия.

– Я переустанавливаю дверной звонок, – объяснил он. – У меня были Бах, Моцарт, но теперь, ей-богу, пришло время чего-то искрометного от Скрябина. Может, какую-нибудь прелюдию?

Он соединил два провода, и откуда-то из глубин донесся водопад фортепианных звуков. Я сразу узнала пьесу, над которой часто трудилась Фели. Макс обучал ее клавишным искусствам, пока Фели это не прекратила. «Он зашел слишком далеко, – сказала она. – Слишком настойчивое forte пальцами, если вы понимаете, что я имею в виду».

Я восприняла эту информацию от Фели как знак, что я взрослею. Со мной Макс никогда не был надоедливым, и теперь мне нужна информация, которой он владеет в изобилии.

Помимо прочих достижений он – во всяком случае, так говорили, – писал шокирующие рассказы о любви и предательстве для американских бульварных журналов: «Вожделение в лесных угодьях», «Я делал чучела из детей».

«Благодаря этому я оплачиваю счета, – однажды сказал он жене викария, – и я могу писать в кровати, в отличие от игры на фортепиано». И именно жене викария он признался, что ведет альбомы с вырезками о казнях.

«Правосудие не только должно совершиться и должно быть видимым, – сказал он ей, – оно должно быть задокументировано в мельчайших деталях для подрастающего поколения».

«И с этими словами он рассмеялся, – рассказывала она мне. – Очень странный, икающий смех. Я не знала, что думать».

– Я пришла просить об одолжении, Макс, – начала я. – Кажется, вы когда-то упоминали вашу коллекцию альбомов о повешениях.

– Ничего подобного, милочка. Во всяком случае, не в твоем присутствии.

– Тем не менее можно мне взглянуть на них? – попросила я. – Я без ума от эшафота, плахи, виселицы – называйте как хотите.

Лучше подойти к делу прямо.

– Восхитительно! – сказал он. – Входи и давай закроемся от утомительного мира.

Я низринулась в недра следом за ним.

– Расследуешь смерть майора Грейли, да? – спросил он, оглянувшись, когда мы шли по изгибам черных и белых коридоров, пока не добрались до обшитой дубовыми панелями двери и не оказались в библиотеке, на удивление солнечной.

– Да, но держите это в тайне, Макс, – попросила я.

– Дикие лошади, – сказал он, изображая, как закрывает рот на замок. – Горящие спички под ногти, улитки-каннибалы в ушах и тому подобное. Нем как рыба. А теперь, – продолжил он, поворачиваясь к стене с альбомами, – что ты об этом думаешь?

Их было множество, наверное сотни: переплетенные в лен и промасленную ткань, картон и кожу; каждый альбом имел свой цвет – панорама костюмов Арлекина в ромбик, переплеты из шелка и парусины, брезента и крепа, из тафты и мишуры – чуть ли не из человеческой кожи, и все они были с любовью сделаны вручную.

Я пыталась подумать о чем-то торжественном и благородном в этот момент, о чем впоследствии я смогу вспоминать, например: «Национальная галерея виселиц».

Но я была ошеломлена и опозорилась.

Я присвистнула сквозь зубы:

– Казни, Макс? Все это?

Я изумленно осматривала комнату и снова присвистнула.

Застенчиво ковыряя ковер острым носком туфли, Макс выдвинул подбородок вперед как будто в попытке