Когда лопата у могильщика ржавеет - Алан Брэдли

– Просто хобби, – сказал он. – Обычное хобби. Мелочи.

– Потрясающе! – воскликнула я. – Убила бы за такую библиотеку.

– Кое-кому пришлось, – сказал Макс едва слышно.

Что он имел в виду? Наверняка Макс же не…

– Вы были знакомы с майором Грейли? – спросила я.

Эти слова вырвались у меня раньше, чем я смогла их сдержать.

Наверняка человек с пристрастиями Макса должен был познакомиться с единственным официальным палачом в округе.

– Нет, боюсь, что нет. Никогда не имел удовольствия.

– Но вы оба посещаете, то есть посещали Святого Танкреда!

– И ты тоже, – заметил Макс. – Странно, не правда ли? – продолжил он, изучая невидимый дефект на ногте. – Но нельзя просто так подойти к незнакомцу с требованием рассказать все грязные подробности, не так ли? По крайней мере, не сразу.

– Сначала надо представиться, верно?

– Что-то вроде того, да. Примерно как те два англичанина в пьесе… но прошу. Изучай.

Он широким жестом обвел ряды альбомов.

– Копайся. Дарую тебе свободу вероисповедания, так сказать.

Но с чего начать? Все равно что зачерпнуть океан.

– Тома стоят в хронологическом и алфавитном порядке, – сказал Макс. – Чтобы привыкнуть, потребуется немного времени. Но как только ты втянешься…

Он хихикнул со словами:

– Прости мой энтузиазм.

– Энтузиазм не нуждается в прощении, – сказала я, цитируя отца, который однажды сказал эти слова в ответ на критику его коллекции марок.

Макс просиял и отвернулся на секунду. Я с удивлением поняла, что он на грани слез. Он воспользовался этим моментом, чтобы взять большой яблочно-зеленый том.

– Это Хенли, – сказал он. – Хорошая штука для начала.

Он положил альбом на стол и бережно открыл его.

– Хрупкий, – пояснил он. – Старые газеты ярко напоминают, насколько мы близки к праху.

Мне понравится. Я уже чувствую это.

Макс показал на вырезку из газеты – зернистую черно-белую с фотографией человека в ошейнике, в одиночестве стоящего у скамьи подсудимых. Напротив судья в белом парике из конского волоса поднял неподвижный палец.

– Персиваль Хенли, – сказал Макс. – Все как у многих других: дождливая ночь, девушка, выпивка, жестокий смех, нож, удар, море крови. Старая-старая история.

Я поймала себя на том, что глазею на пожелтевшую фотографию человека, который скоро станет трупом. В этом знании есть что-то странно притягательное. Оно формирует немедленную и невидимую связь – тайную разновидность любви или даже прощения.

Я медленно выдохнула, уже чувствуя петлю на шее.

– А потом, – продолжил Макс, – наручники, камера, черствый хлеб. Суд, эшафот, петля, табурет.

– И долгожданное падение, – сказала я. – Прекрати, Макс. У меня от тебя мороз по коже.

И это правда. Мурашки уже были на полпути к подмышкам. Такие знания можно принимать только в небольших количествах.

– И взгляни сюда, – тихо позвал Макс, переворачивая страницу и демонстрируя дородного джентльмена приятной наружности. Тот с ничего не выражающим лицом выходил из мокрого от дождя автомобиля со сверкающим никелированным радиатором. Просто еще одно лицо в толпе. Просто еще один прохожий с черным портфелем.

– Явление палача, – почтительно объявил Макс. – Момент истины… практически.

– Это он? – уточнила я. – Майор Грейли?

– Да.

Я обхватила себя руками и потерла плечи.

– Все остальное происходит за решеткой, разумеется, – продолжил Макс мелодично, чуть ли не переходя на пение. – К счастью для нас, есть последний снимок. Его сделал Фредди Липер, предприимчивый фотограф из «Мировых новостей», припрятавший профессиональную камеру в искусственном горбу из прутьев, пристегнутом к плечам. Он зашел так далеко, что даже подволакивал ногу, чтобы вызвать сочувствие, – «самым жалким образом», как говорили. Я цитирую его газету. Они освещали суд с поразительной подробностью, смакуя каждую деталь.

«Он опустил пелену перед очами закона! – писали они. – Никто не осмелился задавать ему вопросы! Даже председатель!»

– Фотограф? – уточнила я. – Фотографа судили?

– За оскорбление суда, – сказал Макс. – Кажется, Фредди приговорили к девяти месяцам заключения.

Макс перевернул страницу и предъявил большую фотографию, на которой были изображены решетка и засовы из черного железа, а за ними виднелась грозная металлическая дверь.

«Последняя прогулка убийцы», – гласили крупные черные буквы заголовка.

– «Безвестный край, откуда нет возврата земным скитальцам»[29], – процитировал Макс, – разве что в плетеной корзине.

– Лоза, кажется, играет важную роль в Пляске Смерти, – заметила я, гордясь тем, что вступила в игру.

– Тонкое наблюдение! – согласился Макс. Он уже собирался похлопать меня по спине, но внезапно замер.

– Это оно? – спросила я. – Последнее фото? Я не могу толком рассмотреть.

– Этот смазанный комок лохмотьев, – сказал он, – это локоть приговоренного Персиваля Хенли. Его последнее появление на публике.

– А палач?

– Быстрый взгляд на свою работу для протокола, торопливый уход через задний коридор под видом продавца газет. Стопка прессы в руках. Незаметно. Исчезнуть до того, как веки клиента перестанут дергаться. Очередная хорошо сделанная работа. Деньги в банке, отпуск и рыбалка на побережье. Британское правосудие.

– Погоди, Макс. Я британка до мозга костей, но у меня мурашки по коже от твоего рассказа.

– Так и должно быть, – ухмыльнулся Макс. – Так это устроено.

– Во всех тюрьмах одинаково?

– Более-менее, – сказал Макс. – Председатели и особенно система правосудия склонны к готовым решениям. Иллюзия строгой благопристойности, знаешь ли.

– И что ты думаешь, Макс? Думаешь, это благопристойно?

– Милая девочка, – сказал он, – неужели я стал бы тратить такую большую часть своей короткой жизни, – в этом месте он чересчур громко захохотал и протянул руку, чтобы погладить корешок бордового альбома, – на ножницы и клей, если бы нет?

Он умолк, и в воздухе повисло влажное молчание.

– Что ж… – наконец произнес он. – Хочешь посмотреть еще?

Я сглотнула и призналась, что да.

И в течение нескольких часов я молча сидела, пока Макс листал страницы альбомов, вкратце комментируя некоторые эпизоды и давая мне возможность прочитать остальное. Разговоры были не нужны. Мелькали вводящие в оцепенение фотографии.

– Энни Эмберс, – показал он. – Отравила своих троих детей и умерла от сердечного приступа по пути на эшафот. Обманывала закон. Закон был недоволен. Шаги предприняты. Разумеется, за закрытыми дверями.

Значит, таким был мир, в котором майор Грейли исполнял свой смертоносный долг. Могу представить, как он вежливо обращался к приговоренным, бережно поддерживал Энни Эмберс под локоть, чтобы она не споткнулась и не поранилась.

Макс перевернул очередную страницу, и открылись фотографии реальных петель со стрелками и подписями узлов и таблица требуемой длины веревки в зависимости от веса приговоренного.

А потом была тележка, крепкая и серьезная, на которой увозили тело казненного, после того как его доставали из петли. Она напоминала тележки, на которых в Ковент-Гардене продают яблоки и картофель.

– Трамвай на улицу Морг, – тихо произнес Макс. Я заметила, что он внимательно изучает