Кактусы у нас не растут - Елена Владимировна Сидорова

– Во французском языке во всех словах ударение ставится на последний слог, – удивила Алёна своих одноклассников.

– Даже в именах? – не поверили они.

– Даже в именах! – восторженно подтвердила Алёна.

И тут все стали произносить свои имена с ударением на последний слог: Миша́, Надя́, Паша́, Женя́. Всем сразу стало весело.

– А теперь я скажу, как это по-французски.

Алёна выразительно произносила: Мишель, Надин, Поль, Эжен, и имена звучали теперь совсем не смешно.

– А твоё? – спросил кто-то из класса.

– Элен, – сказала Алёна. И класс выдохнул: красиво!

Весь остальной урок пятиклашки выводили в своих тетрадях свои и чужие имена, копируя Алёнкины записи на доске и разучивая по ходу дела французский алфавит.

Никто не обратил внимания, как в приоткрывшуюся дверь заглянула их классный руководитель, которая, зная об отсутствии учительницы, давно и безуспешно разыскивала по школе оставшийся без внимания и наверняка орущий класс. Но везде была тишина. Когда она увидела за дверью старательно работающую группу, Алёну, стоящую у доски, то только и могла сказать:

– Простите, – и закрыла дверь.

Пятёрка по французскому в Алёнином дневнике заняла почти все клеточки.

…На следующий год Алёна с Наташкой начали читать «Войну и мир».

Хорошая девочка

Ляля всегда мечтала быть артисткой. Или певицей. Её папа играл на гитаре и баяне. Он не был профессиональным музыкантом, но обладал таким талантом, что, когда играл и пел, люди то смеялись, то плакали. Гитара у него была всегда, так думала Ляля. А баян купили не так давно: по вечерам папа вынимал его из футляра, открывал книжку с непонятными значками (сказал Ляле, что это самоучитель) и начинал играть. Ляля пристраивалась рядом. Ей нравилось слушать, как дышит баян, папа разрешал иногда нажимать чёрно-белые кнопки, а сам разводил меха и терпеливо ждал, пока Ляля наиграется.

А потом они стали петь. Ляля разучивала песни по старому песеннику с пожелтевшими от времени страницами, по которому, наверное, пела ещё её прабабушка. Ляля таких песен никогда и нигде раньше не слышала. Папа рассматривал мелкие значки на страничках песенника, а затем играл на баяне мелодии и пел уже со словами. Ляля их быстро запоминала, а потом устраивала концерты для соседей. Зрители и слушатели устраивались на стульях и табуретках.

Шестилетнюю Лялю объявляли как заслуженную артистку, и она начинала петь старые наивные, но очень уж выразительные песни. «Называют меня некрасивою, Так зачем же он ходит за мной…» – проникновенно выводила Ляля. Последние строчки песни вселяли оптимизм: «Если скажут, что я некрасивая, Не поверю я, нет, никому!» Ляля пела их так радостно, что минорная мелодия звучала вполне себе мажорно. Соседи дружно аплодировали. Ляля радовалась, раскланивалась перед зрителями, отец гордился своей маленькой артисткой.

Мамино участие в Лялиной мечте тоже было. В детский сад их по утрам подвозила большая аварийная машина с маминой работы. В кабине водителя на панели управления была большая рация с круглым динамиком. Мама сказала, что это радио, и если водитель включит его, а Ляля будет выступать, то её услышат много людей. Ляля устраивалась на маминых коленях, слегка поворачивалась к приёмнику и всю дорогу до детского сада пела и детские, и взрослые песни. Каждую песню она сначала объявляла особенным голосом диктора. Водитель улыбался. Мама молчала. Ляля самозабвенно пела для радиослушателей.

Повзрослев, Ляля уже не выступала перед соседями и не ездила по утрам на аварийной машине. А когда она училась в шестом классе, в городском Доме культуры объявили о приёме в театральную студию. И Ляля решила поступать. За пение она не беспокоилась, но надо было ещё читать стихи. Помогла Ляле соседка, старшеклассница Надя. Она предложила замечательное стихотворение про хорошую девочку Лиду и долго и терпеливо слушала Лялю, подсказывая нужные интонации. Ляля так сроднилась с этой девочкой Лидой, что, казалось, это стихотворение написано про неё, что это она и есть та самая хорошая девочка. Хотя, если честно, то никаких золотых косиц, затянутых в жгуты, как у девочки Лиды, у Ляли не было, а были тёмные вьющиеся, как им только вздумается, вихры. И веснушек, засы́ павших Лидину постель, тоже никаких не было.

Народу на вступительных экзаменах в театральную студию было много. В основном это были взрослые люди. Ляля увидела девочку из параллельного класса и обрадовалась, что она не одна.

Экзаменационная комиссия сидела за длинным столом в большом зеркальном зале. Ляля волновалась.

– Ярослав Смеляков. «Хорошая девочка Лида», – объявила дикторским голосом Ляля.

– «Вдоль маленьких домиков белых…», – с чувством декламировала она, рассказывая про себя и про какого-то хорошего мальчишку, который то влюблялся как Пушкин, то любил как Гейне. Если бы можно было, то Ляля пропустила бы последнее четверостишие, где упоминается Москва, потому что она жила не в Москве, а хороший мальчишка мог влюбиться, живи он и не в столице, но понимала, что так делать нельзя. Комиссия внимательно слушала. Ляля закончила читать. Никто не аплодировал, как на домашних концертах. Спросили только, читала ли Ляля Гейне. Ляле стало неловко, пришлось признаться, что не читала.

– А надо бы почитать, – сказала комиссия.

Ляля пообещала.

Дальше была песня. Ляля выбрала заранее ту, которую учили в школе. Теперь же, посмотрев на серьезные лица экзаменаторов и не понимая, нравится им её выступление или нет, Ляля решилась:

– Называют меня некрасивою, – пожаловалась она, запевая.

Комиссия удивилась. А Ляля жалела только об одном, что папы с баяном нет рядом. Эх, и устроили бы они здесь представление!

– Оттого я такая счастливая,

Улыбаюсь везде и всему:

Если скажут, что я некрасивая,

Не поверю я, нет, никому!

– жизнеутверждающе закончила Ляля свое выступление.

– Спасибо, – улыбаясь и переглядываясь, поблагодарили люди, сидевшие за длинным столом.

Надя ждала Лялиных новостей и внимательно выслушала Лялин эмоциональный рассказ. Через несколько дней в Доме культуры вывесили списки принятых в театральную студию. Там была и Лялина фамилия.

Народ в студии оказался очень разным. Были школьники Лялиного возраста, были взрослые, некоторые выглядели совсем старыми. А может, Ляле так казалось.

А потом начались занятия. Ляле нравилось всё. Одни названия предметов уже приближали её к заветной мечте. Сценическая речь! Ляля с необыкновенным старанием в полный голос заучивала дома наизусть гомеровские строки:

Двинулась рать, и как будто огнем вся земля запылала;

Дол застонал, как под яростью бога, метателя грома

Зевса, когда над Тифеем сечет он перунами землю <…>

Так