Так и было - Вера Евгеньевна Карасёва

мои дорогие дети! Война у нас очень тяжёлая и с каждым днём становится всё тяжелее. Русские очень опасные враги. Они в нас стреляют с земли, с неба и даже из густого тёмного леса. Те, что воюют в лесу, называются партизанами. Морозы тоже очень мучают немецких солдат. Ваш дорогой отец уже отморозил себе две руки, две ноги и один нос. И это очень больно. Мы пришли сюда, чтобы взять прекрасный город Ленинград и поселиться в его тёплых, красивых домах. Но русские не хотят нас туда пускать и так защищают свой город, что мы, наверное, никогда в него не попадём и не увидим его, как не видим своих двух ушей. А если бы вы знали, как хочется вашему бедному отцу выбраться из окопов, войти в одну тёплую квартиру, выпить одну чашку горячего кофе и лечь в одну мягкую постель. Обнимаю вас.

Ваш любящий отец».

— Интересное письмо! Если они все пишут домой такие письма, настроение у их родственников, наверно, неважное, — сказал Павлик. — А ты, Юрка, молодец! Кто тебя обучил немецкому языку?

— Бабушка, — ответил Юрка.

— Бабушке твоей низкий поклон. А тебя, я считаю, надо зачислить к нам в часть переводчиком и взять на пищевое и вещевое довольствие. Как вы к этому относитесь, товарищ капитан?

— Положительно, — ответил папа. — Сегодня же доложу командиру полка.

Согласен ли Юрка, не надо было спрашивать: он просто сиял от радости.

Пока они занимались письмом, Иван Петрович принёс два ведра воды и поставил на плиту греться. Потом притащил откуда-то железное корыто и пристроил его на двух табуретках. Как только папа и Павлик ушли, он объявил:

— Баня готова. Сейчас будешь, переводчик, мыться.

— Голову не надо! Я голову мыть не хочу! Мне мыло глаза щиплет!.. — закричал Юрка.

— А мы потихоньку, так что не будет щипать, — пообещал Петрович.

Он налил в корыто горячей воды, закатал рукава гимнастёрки и локтем, как делала мама, попробовал воду: «В самый раз!» Раздел Юрку, посадил его в корыто и стал осторожно намыливать его мягкие светлые волосы. А сам приговаривал:

— Ты же теперь не простой человек. Ты же теперь военный переводчик на передовой линии фронта. Стрельбы из пушек не боишься, так неужто мыла испугаешься?.. А я для тебя душистого кусочек припас… — И одной рукой Петрович осторожно намыливал Юркину голову, а другой собирал мыльную пену, чтобы не попала в глаза. И всё обошлось благополучно.

А потом Петрович намылил Юрке спину и грудь, такую худую, что казалось, вот-вот выскочат рёбра. Но рёбра не выскочили, остались все на своих местах. Петрович окатил Юрку чистой водой, вынул его, красного и горячего, из корыта и насухо вытер простынёй. Белья чистого у Юрки, конечно, не было, и пришлось надеть на него папину рубаху. Очень смешно получилось: рукава болтаются, рубашка до пят… Но не в бой же идти Юрке в этом наряде! Он лежал, отдыхал после бани, а Петрович тем временем перестирал все его штанишки, чулки и рейтузы и повесил на верёвке, которую протянул над печкой. И сказал:

— К завтрему всё будет сухое, сможешь гулять пойти.

Очень приятно было Юрке лежать в тепле и беседовать с Иваном Петровичем. Он спросил его:

— А почему вас взяли на войну? Разве таких пожилых берут?

— Берут. Но только когда они сами идут. Добровольцами. Да ещё очень просятся, — ответил Петрович.

— И вы просились?

— А как же.

— Почему же вы хотели на войну, если дома у вас так хорошо? Всё есть: и голуби, и кролики, и кот с собакой…

— Всё есть, да радости нет, когда враг нашу землю родную грязными сапожищами топчет, — вздохнул Петрович. — И землю свою защищать надо, и семью. А семья у меня большая, со мной восемь человек.

— Так почему же другой кто-нибудь не пошёл воевать? Разве другие ещё старше вас?

— Ох и дотошный же ты, — рассмеялся Иван Петрович. — Ладно, сейчас я тебе свою семью покажу и про всех расскажу. — Он открыл тот сундучок, откуда брал вчера полотенце, и вынул завёрнутую в платок фотографию. — Вот, гляди, перед самым моим отъездом снимались. Эти два кавалера — сыны мои Фёдор и Михаил. Федюньке одиннадцать, а Миньке тринадцать исполнилось. Девица с косой — дочка моя Татьяна. Ей пятнадцать, она ходит в восьмой класс. Это дочка старшая — Евгения. Она бы воевала, да у неё лялька на руках — внук мой Владимир. Зять мой Сергей, муж Евгении, еще в финскую войну отвоевался. Домой без ноги вернулся. Вот тебе шестеро. Жена моя Татьяна Васильевна — седьмая. Сам видишь, в солдаты она никак не годится. Остаюсь я — восьмой. И выходит, что, кроме меня, воевать некому. Ясно?

— Ясно, — сказал Юрка. — Я бы тоже пошёл воевать, если бы меня взяли.

— А тебя уже взяли. Теперь все бумаги будут к тебе нести. А другой раз и живого фрица приведут, побеседуешь с ним.

— Мне бы не хотелось, — поёжился Юрка. — Они противные и страшные, я их боюсь.

— Пересилишь себя, если надо, — сказал Петрович.

В это время в землянку забежал Павлик.

— Держи, это тебе, — сказал он Юрке и сунул ему в руки две большие розовые морковки. И сразу ушёл.

— Как вы думаете, где он их взял? — спросил Юрка Петровича, когда Павлик скрылся.

— А это его секрет. Что ему морковки! Он и фрицев живых приводит, а где их пленил — не говорит.

— Он добрый, правда? — спросил Юрка.

— К своим добрый, а к немцам… Ох и злой! И злой, и смелый — просто отчаянный парень! — ответил Петрович.

— Я тоже постараюсь не бояться, — сказал Юрка. Откусил кусочек морковки, а остальную протянул Петровичу: — Попробуйте, какая сладкая!

Папу Юрка в тот день больше не видел. Папа пришёл ночью, снял сапоги и ватник, лёг на одну койку с сыном и прижал его к себе. Юрка спал крепко, а папа часто просыпался, прислушивался — не зазвонит ли телефон. Ушёл он ещё в темноте, а на рассвете опять началась стрельба.

В этот день папа с Павликом снова принесли Юрке бумажку для перевода. Но это было уже не письмо, а отпечатанный листок. На этом листке было написано, чтобы немецкие солдаты не боялись мороза, что мороз очень полезен для их здоровья. И ещё там говорилось, что Ленинград и Москву они скоро возьмут, так как от Москвы отошли нарочно, чтобы стать на более удобные позиции.

Папа слушал