На берегах Северной Двины - Денис Владимирович Макурин

А к весне Штырькин изобрёл и собрал обратный механизм. Когда земля покрылась травой, а почки на деревьях распустились тёмно-зеленой листвой, Пышкин выбил стопорный клин и запустил свою мельницу.

День и ночь ровдинская мельница с обратным механизмом, чихая да пыхая мукой на деревню, молола зерно. А рано утром жители Горы проснулись от холода: мельница продула и выстудила всю округу.

Но, как ни странно, выходя на улицу, никто не гневался. Наоборот, ровдогорцы столбенели от изумления: их родная деревня белела, словно её посетили невиданные птицы; они будто сидели на деревьях, расправив свои крылья, и покачивались в такт ветру.

Так расцвела черемуха в мае. Она раскинула тонкие веточки с белыми и прозрачными цветками, солнечный свет окутывал их, а ветер от мельницы колыхал, поднимая вверх, и всем казалось, что это не цветы, а райские птицы или ангелы. И что, если их вспугнуть, они непременно сорвутся и улетят на небо.

С тех пор Валентин Пышкин каждую зиму перемалывал зерно на своей мельнице и обязательно оставлял пару мешков на весну, чтобы точно так же, как и в первый раз – празднично, ослепительно и нежно, перенестись из поздней весны в раннее лето. И если в вашем саду тоже зацвела черёмуха, а на улице неожиданно похолодало, то знайте: это в Ровдиной Горе запустили обратную мельницу.

Электричество

На окраине Ровдиной Горы, в старой избе-завалюшке, жил бездельник и хулиган Семён Шулихин. Ограда у него давно заросла малиной, ставни на окнах перекосились. Он, бывало, с утра встанет, печь затопит, чтобы обед сготовить, да только дымоход не чищен, зола не выгребена, – дым тут же всю избу заполонит.

Или уборку затеет, метлой из стороны в сторону поволожит, пыль поднимет да и бросит это дело, уйдёт на берег реки, распластается там звездой и лежит весь день. Это было его любимое занятие – валяться под солнцем да на отмели песчинки считать. Одевался Шулихин как попало: на ногах обмотки, рубашонка в заплатах. Если холодно, то в рваный тулуп завернётся. Чтобы в лютые морозы окончательно без дров и печки не околеть, Семён по улицам промышлял: ходил, песни распевал да на гуслях бренчал. Иные жители, бывало, пожалеют, в дом позовут погреться, другие просто окликнут – лишь бы не слышать, как он горло дерёт.

Время от времени мимо дома Шулихина разный люд проходил, и потому как его изба была крайняя при входе в деревню, то частенько тот самый люд останавливался, спрашивал:

– Сколько времени, мил-человек?

Сёма Шулихин если видит, что странник спешит, чуть запаздывает, то достанет карманные часы, посмотрит на стрелки и обязательно час-другой прибавит:

– Опоздали вы, батюшко!

Или, наоборот, путник ко времени идёт не спеша, Шулихин тогда часок-другой убавит, приврёт:

– Не спеши, богомолец, у тебя ещё воз времени!

В конце концов странники по вине Шулихина или раньше времени к месту прибегут, а потом своего часу дожидаются, или идут не спеша и обязательно опоздают. И сколько ни просили ровдогорцы: «Не делай никому назло. Делай на счастье!» – Шулихин всё равно по-своему – на вред остальным. Вот за эту самую вредность его однажды молния и хватила.

Весь июль жара стояла, истомились и люди, и животина, и прочие букашки. Всякий об одном у неба просил: «Хоть бы капельку влаги!..» Небо тогда мольбы услышало, низко-низко к земле склонилось, отняло свет у деревни. Заходила, затолкалась чернильно-синяя хмура над Ровдиной Горой. Тяжёлые свинцово-фиолетовые тучи понадвинулись друг на дружку, и, будто дробью, ударило по крышам крупными каплями. Сверкнули молнии, распороли и порвали тьму от края до края, лишь на секунды осветив деревню. Семён в это самое время прохожему соловьём заливал. Небо увидело, что неразумный хулиганит, вместо того чтобы домой бежать. Взяло и, пока он часы в карман не убрал, шибануло по ним молнией. Не было слышно ни крика, ни стона – только гром по Ровдиной Горе прокатился, да такой, будто разом сотни пушек пальнули.

Штырькин тем временем не зевал, бегал по всей деревне и молнии в стеклянные банки собирал. С электричеством триста лет назад очень туго было: получать и по проводам запускать его ещё не научились, а молнии во время грозы всегда в землю ускользали. Вот Евграф Федотович по всей деревне банки и выставлял, иной раз за день с десяток молний улавливал. Половину Штырькин так в банках и оставлял да вместо уличных фонарей вечерами на столбы развешивал. А оставшееся электричество в своей мастерской изучал, подключал к нему различные механизмы, на компасы, часы и термометры искрящиеся и потрескивающие молнии вытряхивал, с разных сторон прилаживал.

После той грозы часы у Шулихина стали ходить очень странно. Он если чего-то ждал, то время шло медленнее, а если спешил – всегда не хватало. Так целый год у Семёна и прошёл: он то на месте топтался и минутные стрелки подгонял, то бежал куда-то и всё упрашивал время подождать хотя бы минуту. Совсем измучился Сёма Шулихин со временем, чуть и вовсе с ума не сошёл. В конце концов Штырькин сжалился над горемыкой и на следующее лето смастерил Шулихину песочные часы, ведь он так любил считать песчинки. А сломанные часы Евграф Федотович починил всё теми же пойманными в банки молниями.

Сначала Штырькин механизм размагнитил, затем по новой наэлектризовал, после чего шулихинские часы лучше прежнего ходить стали. Штырькин ещё немного над ними поколдовал – циферблат увеличил, стрелки удлинил – да на самое видное место, к Пышкину на мельницу, повесил. Лопасти у мельницы от ветра вращались и пружину на часах заводили.

Через какое-то время мастер пару рычагов, шестерёнок и молотков в часовой механизм добавил, колокол внутри мельницы повесил, между собой соединил, да так всё рассчитал, что, когда мельничные часы в колокол отбивали, летом дождь поливал, зимой снег выпадал, и всегда при этом гроза молниями била, особенно зимой это красиво было.

Со временем Штырькин сбор электричества на широкую ногу развернул. Он на крыше своей мастерской громоотвод закрепил, и, когда мельничные часы в колокол ударяли, молнии по громоотводу в мастерскую к Штырькину спускались. Мастер электрические разряды в банки закатывал и в кладовую для сохранности убирал.

А Шулихин с новыми песочными часами покладистым сделался. Всё так же лентяйничал и особо ничем себя не утруждал, но хоть врать да подшучивать надо всеми перестал, и то ладно. А