Ковчег Времени, или Большой побег Рафала из Когда-то в Сейчас через Тогда — и обратно - Марцин Щигельский

вместе не играем — они говорят на другом языке, которого я не понимаю, а они из-за этого надо мной смеются, потому что в Квартале, наверно, все знают этот язык, кроме меня. Хотя нет, неправда, здесь много кто говорит только по-польски, мне пани Бася сказала. Ну, как бы там ни было, все равно пана Боца, его сестер, детей и двоюродного брата целыми днями нет дома. Они возвращаются только к семи, а потом почти никогда не выходят из комнаты до самого утра. Так что хоть мы и живем через стенку друг от друга, но встречаемся редко.

На кухне живет учительница пани Анеля. Она почти такая же старая, как Дедушка, и иногда учит меня разным интересным вещам — например, географии и физике, — но только тогда, когда не грустит. У пани Анели меланхоличная натура (так говорит Дедушка), она обычно сидит на кухне у окна, смотрит на небо и вздыхает или плачет. Однажды я спросил, почему она все время грустит. Пани Анеля рассказала, что тоскует по своим родным, которые уехали за океан, а она не успела уехать с ними. Я удивился — разве же это причина, чтобы печалиться? Мои родители тоже уехали далеко-далеко — в Африку, — и было это так давно, что я их почти не помню. Конечно, мне бы хотелось жить там, с ними, но не вышло. А им в Африке наверняка живется намного лучше, чем если бы они остались здесь, в Квартале. Так что грустить незачем — наоборот, радоваться надо! Иногда, когда мне очень плохо, я думаю о маме и папе, что они там в безопасности, и сразу на душе становится веселее. Рассказал об этом пани Анеле, а она ответила, что я еще маленький и ничего не понимаю, а потом заплакала еще горше. Я и правда маленький, это факт. Но много чего понимаю. Поэтому я на нее тогда немного обиделся.

Мы с Дедушкой живем в самой маленькой комнате. Ее окна выходят на Сенную. У нас есть балкон, на котором стоят ящики, а в них весной, летом и осенью растут лук и редиска — я их поливаю и вообще очень забочусь. В хорошую погоду я часто сижу на балконе — устраиваюсь себе на стуле (даже зимой, если не очень холодно) и читаю книги из библиотеки или наблюдаю за тем, что творится на улице.

Сенная — одна из самых спокойных улиц Квартала, но даже на ней всегда есть на что поглазеть. С нашего балкона виден перекресток Сенной и Сосновой. В угловом доме находится кафе «Гиршфельд» — самое шикарное во всем Квартале. Там все очень дорогое, даже обычный кофе с цикорием. Туда приезжают всякие элегантные люди на рикшах, чаще всего после обеда. Несколько месяцев назад Дедушка работал в этом кафе и рассказывал мне, что да как, а несколько раз даже приносил мне оттуда пирожные. Это были самые вкусные пирожные в моей жизни.

Рядом с кафе стоит табачный киоск пана Брильянта. Иногда, когда пани Брильянт срочно нужно что-то от мужа, она выходит на наш балкон и кричит ему. Ноги у нее больные, зато горло совершенно здоровое — она вопит так, что слышно даже на Панской, а это через две улицы отсюда.

С балкона виден тот магазин, где мы покупаем еду, а еще швейная мастерская пана Мордки с очень красивым и необычным манекеном на витрине. Необычный он потому, что выкрашен в странный цвет — у него зеленоватая кожа, изумрудные глаза и темно-зеленые волосы с вкраплениями серебряной краски. Только рот красный, как у человека. Пан Мордка переодевает манекен два раза в месяц, шьет для него специальные красивые платья, и потом вся улица ходит на него посмотреть. У пана Мордки заказывают одежду только самые богатые и элегантные дамы, которые приезжают в кафе на углу Сосновой и Сенной, потому что наряды из его ателье очень дорогие.

За ателье, немного наискосок от нас, стоит разрушенный дом. От него почти ничего не осталось, только большая куча мусора — туда угодила бомба, я помню, как она упала. Ну и все, собственно, — следующие дома с балкона уже не особенно видны.

Я очень редко выхожу из квартиры, потому что Дедушка не разрешает. Он говорит, что обещал моим родителям позаботиться обо мне, и не хочет, чтобы я бегал по Кварталу — там может быть опасно. Осенью, когда в Квартале открылись первые школы (до того их два года не было, из-за войны), я думал, что тоже пойду в одну из них. Правда, туда принимали только детей от восьми до десяти лет, но они бы, наверно, могли сделать исключение, если бы я их хорошенько попросил. А Дедушка сказал, что о школе и речи быть не может, потому что, во-первых, я слишком маленький, а во-вторых, наверняка я бы там сразу подцепил вшей или какую-нибудь болезнь. Я на него ужасно разозлился, даже расплакался от злости, но потом мне стало стыдно — я же знаю, что Дедушка желает мне добра. Да и вообще школа мне не так уж и нужна, потому что Дедушка сам меня всему учит. Польскому языку, и истории, и другим вещам. Это он научил меня читать.

Я очень быстро всему учусь, кроме, увы, музыки. Дедушка пытался научить меня играть на скрипке, и мне очень понравилось. Он показал, как держать скрипку и смычок, как прижимать струны пальцем. Я играл целый вечер, а Дедушка сидел на стуле, смотрел и слушал. Когда доиграл (по-моему, получилось неплохо, я очень старался и был страшно доволен результатом), он сказал, что я, к сожалению, принадлежу к тому типу людей, чья игра доставляет большое удовольствие, однако лишь им самим. Я не совсем понял его слова, но стало ясно, что скрипачом мне не быть. Ну и ладно, я не особо расстроился — останется больше времени на чтение. К счастью, после моих упорных постоянных просьб Дедушка наконец согласился отпускать меня в библиотеку. Сначала он очень долго колебался. Потом проводил эксперименты: я шел один, а Дедушка следом за мной, на большом расстоянии — проверял, знаю ли я дорогу и не случится ли со мной чего. В конце концов все-таки разрешил, но после этого я еще дважды его застукал — он тайком шел за мной. Я тогда очень рассердился.

А, и еще я иногда выбегаю за покупками в магазин на Сенной, правда, редко — только тогда, когда Дедушка никак не может