Кактусы у нас не растут - Елена Владимировна Сидорова

Вдруг устремившихся: быстро они проходили долиной…

– Хватит завывать, – просила Лялю уставшая мама, придя с работы.

– Это гекзаметр, – обижалась Ляля, совсем недавно узнавшая, что это такое, но не сдавалась и тихо бубнила вполголоса древние строки.

На занятиях по сценическому движению больше всего Ляле нравилось фехтование, вроде совсем не девчоночье занятие. Никакое оружие не использовалось, но сами команды, позы, движения – все это было хотя и не просто, но очень увлекательно. Пантомимы в группах она стеснялась, боялась, что над ней будут смеяться. Взрослые студийцы, кажется, тоже стеснялись, но старались этого не показывать.

Нравилась литература. Совсем не такая, как в школе. Ляля старательно записывала в тетрадку незнакомые имена драматургов и названия их пьес. Подчеркивала волнистыми линиями разного цвета имена авторов и их произведения. Читать Ляля любила и даже не сомневалась, что осилит когда-нибудь этот длинный разноцветный список.

Этюды на актерском мастерстве тоже нравились, но большей частью в них участвовали более взрослые студийцы. А школьники, такие как Ляля, чаще наблюдали.

Наступила пора зачётов. Наконец-то и до Ляли дошла очередь. Ей поручили роль Мцыри. Ляля нисколько не удивилась, что ей дали роль мальчишки. И хорошо, что золотых кос, как у девочки Лиды, у неё не было, – для Мцыри гораздо больше подходили непослушные Лялины кудри. Роль монаха дали взрослому студийцу, у которого были длинные белые волосы, не седые, а просто белые, но для старого монаха это было то, что надо. Ляля даже имени его не запомнила, потому что он её немножко пугал. Пугал какими-то вечно сонными глазами с полуприкрытыми веками с белыми ресницами. Надо было договариваться с ним о репетициях. Ляля не смела сама к нему подойти, но и он тоже не подходил. Может, ему Ляля не нравилась, а может, предложенная роль. Ляля уже прочитала всю поэму, уже выучила нужный фрагмент, уже успела полюбить Мцыри. Она видела себя в этой роли: вот страдальческий взгляд из-под растрепанных, спадающих на глаза прядей, вот обращенная к монаху рука, вот обессиленно поникшие плечи. Но совместной репетиции так и не получилось.

На зачёты пришли все. Кто не подготовился, сидели в качестве зрителей. Ляле было и обидно, что так и не получилось порепетировать с партнером и выступить, и одновременно радостно, потому что она, наверное, очень сильно бы волновалась играть перед зрителями и театральными педагогами; по радио легче, ведь тебя там никто не видит.

Но смотреть на других тоже очень интересно. Особенно понравилась Нина, девочка чуть постарше Ляли. По горящим щекам Нины было заметно, что она очень волнуется, но не подает вида. Произведение, из которого игрался фрагмент, Ляля не знала и не запомнила, но было очевидно, что это что-то очень серьёзное. У Ляли даже дыхание перехватило, когда на словах «А жизнь взяла и разломилась» Нина, взметнув вверх руки, в отчаянье рухнула в кресло, а её руки, упав, бессильно повисли. Нина была настоящей артисткой, поняла Ляля.

…А потом всё закончилось. Нет, театральная студия никуда не делась, просто Ляля переехала в другой конец города, добираться до Дома культуры стало проблематично. Вспоминая данное когда-то обещание, взяла в библиотеке томик стихов Гейне. Почитала. Не вдохновилась. Стихи показались ей слишком мрачными. Гейне любил как-то не так радостно и восторженно, как тот мальчишка, влюбленный в хорошую девочку Лиду.

В новом районе Ляля пошла в новую школу. Она вытянулась, отросшие темные кудри перехватывала на макушке заколкой. Одноклассники приняли Лялю вполне доброжелательно. Вскоре появились подружки, с которыми вместе ходили в школу и домой. Мальчишки молча присматривались.

Ей нравились и некоторые учителя. Особенно Ирина Михайловна по литературе. У нее негромкий проникновенный голос, внимательный взгляд сквозь стекла очков и красивый почерк. Именно этим своим красивым почерком вывела однажды Ирина Михайловна на доске: М. Ю. Лермонтов. Поэма «Мцыри».

У Ляли дрогнуло что-то в душе. Страдающий и отчаявшийся, влюбленный и одинокий… Ляля не переставала любить его ещё с той самой, так и не сыгранной роли.

Ирина Михайловна начала рассказывать о поэте, о поэме, и это было как первый акт какого-то чудесного спектакля, в котором Ляля непременно должна была принять участие.

Ирина Михайловна предложила прочесть фрагмент из поэмы кому-то из учеников, как это делалось обычно на уроках литературы. Лялина рука взметнулась в ту же секунду, пока остальные раздумывали или тихонько мечтали, чтобы выпало читать кому угодно, но только не им.

Ляля понимала, что класс – это не театр, не сцена, что читать ей придется сидя за партой, что невозможно размахивать руками, мысленно обращаясь к старому монаху. Значит, придется играть эту роль только голосом. А партнер ей был совсем и не нужен, ведь у него и слов-то никаких не было. Она незаметно, как бы между прочим, отстегнула заколку, кудри рассыпались, упав на лоб и виски.

– Старик! – произнесла она обессиленно, не глядя в книгу на парте, – я слышал много раз, Что ты меня от смерти спас – Зачем?.. – взмолилась она и сделала короткую паузу. А потом продолжила печальную исповедь Мцыри, перевоплощаясь в юного героя и одновременно понимая, что играет его роль.

Ирина Михайловна не останавливала Лялю, хотя, наверное, она и не планировала такое объёмное чтение на уроке.

Всю поэму наизусть Ляля, конечно, не знала, для постановки этюда в театральной студии этого и не требовалось. Закончив очередную главу, она остановилась. Класс давно уже замер. Через несколько секунд Ляля подняла голову и посмотрела на Ирину Михайловну. Стёкла очков придавали блеск немного удивленному и одобряющему взгляду учительницы.

– Отлично, Ляля, спасибо! – вежливо поблагодарила она.

И Ляля, наконец, свободно выдохнула. Роль была сыграна, и ничего, что зрители не аплодировали, да это сейчас и не главное. Она поняла, что комиссия во главе с замечательной, всё понимающей учительницей приняла наконец-то тот самый, когда-то не сданный, отложенный надолго зачёт.

Бедный Гендель

С этим преподавателем Маргоша познакомилась ещё на вступительных экзаменах, когда писала диктант по сольфеджио. Музыкальный диктант отличается от привычного тем, что диктуют не слова и предложения, а звуки, которые надо записать нотами.

Невысокий, сутулый, дорого, но небрежно одетый, с художественно растрепанной копной тёмных кудрявых волос, пронизанных седыми серебряными нитями, в очках с толстыми стеклами, пухлыми, улыбающимися губами, которых почти не скрывали небольшие седые усы, он как-то радостно вбежал в аудиторию, так же радостно сыграл на фортепиано мелодию, как будто загадывая загадку. Весь его