Кактусы у нас не растут - Елена Владимировна Сидорова

Отгадать было сложновато, потому что играл он азартно и как-то ритмично неряшливо в отличие от наших предыдущих педагогов, которые играли музыкальные диктанты отчетливо, медленно, почти так, как диктуют в обычных школах учителя первоклассникам.

Абитуриенты недоуменно переглядывались, слушая эту непонятную диктовку, пытаясь хоть как-то уловить ритмический рисунок мелодии.

Те, кто выдержал экзаменационные испытания, встретились с Ароном Шмулевичем уже на лекциях по истории зарубежной музыки, или зарубежке, как по школьной привычке сокращали длинное название предмета студенты. О его требовательности и строгости на экзаменах все уже были наслышаны, поэтому и на лекции многие шли с каким-то внутренним страхом, готовясь к самому худшему.

Маргошу же лекции Арона захватили сразу, с первого слова. Пухлые яркие губы преподавателя в контрасте с седыми усами всё время сдерживали улыбку; глаза лучились сквозь посверкивающие толстые линзы очков. Он вел повествование, как будто шёл по какой-то сложной, извилистой и пересеченной местности, увлекая за собой тех, кто этого пожелает. По ходу повествования он сворачивал с прямого пути, отклоняясь от маршрута то вправо, то влево, но никогда не забывал своей цели и всегда возвращался на исходную точку. Казалось, что ему самому рассказывать было безумно интересно.

Маргоше нравилась эта необычная логика, она успевала зацепиться за его мысль, как за путеводную нить, и раскручивала этот волшебный клубок, наполняясь безудержной радостью открытий. Она слушала его так, как будто читала увлекательную книгу, а потом строчила в тетради, стараясь успеть записать как можно больше, конспект её пестрил вопросительными и восклицательными знаками.

Далеко не все однокурсники разделяли Маргошины восторги, кто-то бесстрастно записывал лекцию, кто-то запутывался в лабиринтах его повествования и переставал что-либо понимать, кто-то заранее боялся экзамена и переэкзаменовки. Слух о том, что мало кто сдает экзамен Арону с первого раза ходил в абитуриентской среде. Любви Арону и его предмету это не добавляло.

К экзамену по истории зарубежной музыки готовились по авторской методичке самого Арона Шмулевича. Тоненькая книжица, как и его лекции-лабиринты, была наполнена многочисленными заданиями, бесконечным количеством имён и названий музыкальных произведений, которые надо было слушать, знать, петь или играть.

Маргоша честно пыталась запихнуть в себя всю эту информацию. Но зарубежка была не единственным экзаменом в институтском курсе. Маргоша читала учебники по истории музыки, жалея, что они написаны совсем не в таком стиле и не таким языком, которым повествовал эти истории на своих лекциях Арон. Уставая от огромного потока информации, она брала в руки другие, более интересные для неё книги, и надолго зачитывалась, например, удивительной жизнью Моцарта, о которой прекрасно повествовал художественным языком Дэвид Вейс, перемежая правду и вымысел.

На утро экзаменационного дня из всех вопросов невыученным и неузнанным остался только Гендель. Информация о нём пестрела немыслимым переплетением названий городов, стран, незнакомых и трудновыговариваемых имен, и огромным перечнем его произведений. Память категорически отказывалась всё это запоминать, просто вышла и дверь за собой демонстративно захлопнула. Последние страницы учебника Маргоша дочитывала уже за завтраком, зацепившись взглядом только за одинаковые даты рождения Генделя и Баха.

…Узкий коридор перед экзаменационной аудиторией вибрировал от стрессовых волн, исходящих от студентов. Кто-то рвался сдавать экзамен непременно в первых рядах, кто-то оттягивал неприятную процедуру, втайне надеясь на усталость строгого экзаменатора. В аудиторию заходили как в кабинет врача, понимая всю неотвратимость предстоящего события.

Маргоша, как многие студенты, ощущала в голове полную пустоту, казалось, что она ничего не помнит и не знает не только про Генделя, но вообще ничего по истории зарубежной музыки. Суеверно, в надежде на счастливый билет вытащила из разложенного на учительском столе веера листков третий слева. Счастье оказалось только наполовину – Гендель и Моцарт. Тот самый Георг Фридрих, о котором читала за завтраком, тот, о котором она точно ничего не помнила. С Моцартом было проще.

Маргоша осмотрелась вокруг, заметила тех, кто умудрялся списать, хотя для этого надо было обладать уникальным талантом, потому что замеченные Ароном приходили потом на пересдачу по нескольку раз. Быстро набросала план ответа по Моцарту и стала смотреть в окно, дожидаясь своей очереди на эшафот. Высоко в небе маленький крестик реактивного самолёта именно над зданием их музыкального факультета вышивал белой нитью по голубому полю скрипичный ключ. А может быть, ей это только привиделось. Надо было выбирать тактику для своего спасения.

– Можно начать со второго вопроса? – попросила она Арона, когда подошла её очередь.

– Ладно, – согласился он, пожав сутулыми плечами.

Маргоша «села на своего любимого конька» и понеслась во весь опор. Она рассказывала о Моцарте и о Бомарше, об отце одного и об отце другого, о превратности их судеб и переплетении в одной точке с главным персонажем по имени Фигаро. «Возвышенное и земное» перекликалось в её рассказе с «Лисами в винограднике», дополняясь какой-то информацией из учебника; оживали персонажи комедии и оперы. Маргоша старалась изо всех сил, чтобы ответ хоть на один из вопросов экзамена позволил ей избежать переэкзаменовки.

Арон внимательно слушал, не перебивал и не останавливал, казалось, ему нравилась Маргошина увлечённость. А однокурсники были благодарны ей за подаренное им дополнительное время. Наконец, фонтан её красноречия иссяк. Неотвратимо надвигался первый вопрос. Маргоше показалось, что спасение можно найти только в той же удивительной логике, что присуща и самому Арону.

– Георг Фридрих Гендель родился в Германии, как и Иоганн Себастьян Бах, и в том же, одна тысяча шестьсот восемьдесят пятом, году.

Арон не спорил.

– Это говорит о том, – продолжила Маргоша, что они были ровесниками, современниками и жили в одну эпоху музыкальных стилей и жанров.

Кивком головы Арон выразил свое согласие.

Маргоша продолжала свое спасение:

– Когда мы называем то или иное имя выдающего мастера, будь то художник, писатель или композитор, то невольно ассоциируем его с определённым жанром, конкретным произведением или музыкальным инструментом. Шопен, например, ассоциируется у всех с музыкой для фортепиано, хотя у него есть произведения для скрипки и виолончели, и даже есть песни. Мы говорим Бетховен, и ярче всего в памяти проявляются его сонаты и симфоническая музыка, но список произведений композитора гораздо внушительнее. Называя Баха, мы сразу вспоминаем его органную музыку, хотя творчество Баха было необычайно разнообразным. У него есть сочинения для клавесина, флейты, лютни и оркестра.

Это было логично. Арон опять кивнул.

– А когда мы говорим Гендель, то в первую очередь приходит на ум слово оратория, один из музыкальных жанров, в котором Гендель проявил себя как непревзойденный мастер. Широко известны такие его оратории как «Самсон и Далила», «Времена года»…

И тут