Безмятежные годы - Вера Сергеевна Новицкая

А потом елка — милая, радостная, сияющая, глядящая своими десятками теплых сверкающих глазков, которые точно смотрят тебе в самое сердце, и на душе от них становится светло, точно и там зажигается яркий праздничный огонек. И она горела, нарядная, жизнерадостная, блестя яркими язычками свечей, среди темно-изумрудных веток, отражаясь в зеркале кабинета, гостиной и прихожей; стоя между этими зеркалами, казалось, что тебя окружает целая рощица разубранных освещенных деревьев. На душе становится так хорошо-хорошо, тихо, отрадно…

Народу было много: тетя Лидуша с мужем, Женя, Нина и Наташа Скипетровы, мамины молоденькие кузины, Люба с Сашей, ее двоюродный брат, Петр Николаевич; я пригласила Пыльневу и Тишалову, звала и Смирнову, но та, как и всегда, тихо, вежливо, но решительно отказалась. Володю и Колю Ливин-ского особо не перечисляю, так как ведь они все время у нас торчат. Публика все между собой хорошо знакомая, так что друг друга не стеснялись, хохотали и дурили страшно. Новенькими здесь были только Шура Тишалова и Ира Пыльнева, но эти не робкого десятка, скоро со всеми перезнакомились, и «заплясали лес и горы».

Володе, видимо, очень нравится Люба, он все к ней подсаживается и со свойственным ему обыкновением поддразнивает ее… Ишь ты, меня предостерегал от влюбленности, а сам тоже в сердцегрызы записался!..

— Любовь Константиновна, позвольте вам задать один нескромный вопрос, — обращается он к ней.

Люба несколько смущена:

— Пожалуйста!

— Ваше сердце свободно? — таинственно наклоняется он к ней.

Люба краснеет, а в глазах Володи прыгают плутоватые огоньки.

— Вы свободны от прежнего увлечения, от прежнего чувства?

Глаза Любы смелее, но с искренним удивлением поднимаются на него.

— Прежнего увлечения? — переспрашивает она его.

— Да, я подразумевал ваше давнее увлечение мадемуазель Терракоткой…

— Ах, вот вы о чем! — Люба искренне хохочет. — Я-то все еще люблю ее, но она, увы, изменила мне: вышла замуж.

— Вышла замуж? — радостно переспрашивает он. — Великолепно! Я так и знал. Меня не могло обмануть предчувствие, как только я ее увидел, сейчас же решил: это она, Терракотка мадемуазель Снежиной. Ведь она — черная?

— Черная.

— Толстая?

— Нет, тонюсенькая.

— Ну, это пустяки, с тех пор под солнцем юга могла и располнеть, ведь, как известно, от тепла все тела расширяются. Косая?

— Как косая?! — возмущается Люба. — Прямехонькая, с прелестными большими черными глазами.

— Да, да, черные глаза, большие, — подтверждает он. — Конечно, она самая. А что косит, это тоже дело наживное: она, очевидно, страшно ревнива, и вот в то время, как один глаз — правый — якобы равнодушно обозревает местность прямо перед собой, левый напряженно следит за любимым мужем, за — дюша мой, Карапэт Карапэтыч.

Володька красноречиво скосил левый глаз, отчего физиономия его приняла такой нелепо-свирепый вид, что мы так и покатились от хохота.

— Так вот, представьте, какая неожиданность: однажды я совершенно случайно попал в вагон в общество вашей мадемуазель Терракот, ныне мадам Начихал— Наплевадзе. Увидел толстую, косую, неуклюжую, черную армянку и вспомнил вас. «Это она», — мысленно сказал я себе…

— Мерси, очень любезно, — перебивает, смеясь, Люба.

— То есть вы меня не так поняли или, вернее, не дали мне договорить: «Это она, — думаю я, — „сымпатый“ Любовь Константиновны». Я сделался весь внимание, так как, видите ли, я сразу сообразил, что когда-нибудь смогу доставить драгоценные сердцу вашему сведения, доложив вам о нашей встрече…

Раз усевшись на своего любимого конька и заведя свою дразнильную машину, Володя все больше входил в азарт. Какие только нелепейшие и разнообразнейшие штучки не были преподнесены нам под псевдонимом злополучной экс-Терракотки и ее дражайшей половины! Посыпались и армянские загадки одна глупей и бессмысленней другой.

— Ну-ка, а отгадайте мою неармянскую загадку, — предлагает Тишалова. — Какое животное может провалиться в свою собственную середину?

Вот странно, отгадали только мамочка и я, а так просто: корова, ее середина — ров, в который она вся, целая, и провалиться может.

— Еще, еще, еще что-нибудь! — просили Шуру.

— У ворона два, у человека одна, у гуся и свиньи ни одного. Что это такое?

Эту загадку несколько человек отгадали — буква «о».

— Господа, а когда же гадать? Непременно нужно. Как же в сочельник да не погадать, — предлагает кто-то.

— Да, да, — подхватывают голоса.

— А как?

— Прежде всего бежим на кухню, — предлагает Ира Пыльнева. — И пусть каждый вытащит, не глядя, первое попавшееся полено: каково оно будет, таков будет будущий муж или жена.

— Отлично!

— А потом лодочки пускать, имена поджигать.

— А потом всей компанией на улицу имена спрашивать! — подхватывает Володя.

Летим в кухню, вооружаемся поленьями, стараясь по ним создать образ своей будущей дражайшей половины.

Бедная Люба! Будущее сулит ей мрачные перспективы: что-то кривое, шероховатое — верно, супруг ее будет злющим-презлю-щим кривулей. Полено Шурки Тишаловой довольно презентабельное в смысле стройности, но торчат три заковыристых сучка.

— Ничего, обтешем, — отмахивается она.

Мое полено тоненькое, длинное, и для полена так, пожалуй, даже изящное.

— Ишь ты! — не может упустить случая Володя. — Какого себе моя сестричка франтика выискала. Ну что, — шепчет он мне в самое ухо, — теперь сама видишь, я был прав: это не кто иной, как Коля Лив…

— Пошел вон! — опять туряю я его. — Вот на свою суженую лучше посмотри, вся на левый бок съехала. Еще такую поискать тебе придется. Впрочем, не надо искать, я тебе достану. Милый Володечка, будь отцом родным, женись ты на нашей преподобной Клепке… Коли уж тебе на роду кривая написана, возьми нашу, тебе ведь все равно, а нам доброе дело сделаешь.

— Правда, правда! — одобряют Люба, Ира и Шура.

— Владимир Николаевич, пожалуйста! — несется со всех сторон.

Следующий гадальный номер — пускаем на воду лодочки с зажженными свечками. Володька незаметно все норовит толкнуть мою с расчетом, чтоб она подожгла бумажку с Николаем. От его чрезмерных усилий скорлупка, подойдя уже совсем близко к записочке, благодаря данному ей резкому толчку, накреняется, зачерпывает воды и бултых ко дну. Зато его лодочка сожгла всю Клеопатру.

— Ура!.. Клепку испепелило пламя Владимира Николаевича! — смеются кругом.

Накинув шубки и платочки на голову, мы шумной, беспорядочной компанией стремглав несемся вниз по лестнице на улицу — спрашивать имена. Холодно, морозно, светло.

Самая настоящая рождественская ночь. Прохожих мало.

— Вот извозчик, я у него спрошу имя, — говорю я.

— Извозчик, как тебя зовут? — обращаюсь я к молодому толстому парню, сидящему на козлах.

— Кучкин Митюха, из пскопских, — флегматично заявляет он.

Вся моя свита разражается неудержимым смехом, едва успели мы отойти от извозчика