Безмятежные годы - Вера Сергеевна Новицкая

class="p1">— Как? А вы про это не слышали? — в свою очередь поражен студент. — Это признак самой страшной, самой неизлечимой болезни — сухотки мозга, причина которой всегда одна: горе, горе и горе…

Юля испуганно и жалостливо смотрит на него. Для ее доброго сердечка наговорено слишком много всяких страстей.

— Боже мой, я, право, не хотела… Я ни в чем не виновата. И потом, вы так мало знаете меня…

— Я вас? Мало знаю? Я все про вас знаю, каждый ваш шаг, каждый поступок. Я живу вашей жизнью. Хотите, я вам скажу ваши вкусы? Вы терпеть не можете математики и русских сочинений…

— О да! Особенно сочинений, да еще у нашего Дмитрия Николаевича, который ужасно строгий, — перебивает оживившаяся Юля, довольная, что разговор сошел с трагической темы. — Теперь опять задано, и такое трудное: «Митрофанушка как тип своего времени».

— Видите, я прав. Далее, книги вы любите грустные, с веселым концом, играете на рояле одни вальсы, стихов не любите, да и зачем они вам! Вы сами воплощенная поэзия, ну, а одноименные электричества, естественно, отталкиваются. Например, вы и Надсон!?

— Да, правда, я не люблю Надсона, он все ноет и неизвестно отчего, — опять обрадовалась Юля. — Ну, а что я еще люблю?

— Сардинки, ореховую халву, шоколад, печенье «Пью-пью» и крымские яблоки, — бойко перечисляет Ира все то, что постоянно уничтожает с аппетитом на большой перемене Юля.

— Нет, это поразительно! — розовое личико расплывается от восхищения. — Откуда вы все это знаете?

— Я слежу за вами.

— Давно?

— Уже пять лет.

— Господи! Странно, как же я ничего не замечала? И потом, пять лет назад ведь я была маленькая…

— Что ж, вы еще и теперь не верите мне? Еще сомневаетесь? О, так требуйте от меня доказательств, самых смелых, для вас я на все готов. Ну, говорите! Хотите, я выкупаюсь в проруби?

— Ой, нет, ради Бога, нет! — взмолилась Юля. — Вы утонете или простудитесь.

— Разве это имеет значение?! — трагический жест рукой. — Лишь бы вас убедить! Ну, так я прыгну с третьего этажа или соскочу на всем ходу с лихача, вот сейчас, на ваших глазах!

— Нет, нет, ради Бога нет! — чуть не плачет сердобольная Юля.

— Но я должен, должен вам доказать! Так сами скажите.

— Когда я, право, не знаю… Ну, что бы такое?.. (Пауза.) — Знаете что, напишите мне «Митрофанушку». Хорошо? Только… Я, право, стесняюсь после того, что вы мне сейчас говорили про свою голову…

— А что такое? — уже успев забыть, что она только что нагородила, спрашивает Ира.

— Да вот, что она у вас похудела, так, может быть, вам вредно заниматься?

— Пустяки, пустяки, для меня это такое счастье! А знаете, лекарство против горя — счастье, так что голова моя, пожалуй, опять пополнеет от радости. А теперь одна просьба: дайте мне надежду, крошечную надежду, иначе впереди у меня (глухо)… одна могила! Дайте на прощанье ручку поцеловать.

— Что вы! Что вы! — в ужасе отшатнулась Юля. — Это совсем неприлично.

— Так приличия вам дороже жизни человека? Да? — неумолимо пытает Ира.

— Боже мой! — вздыхает, чуть не плача, бедная Юля. — И потом, здесь столько народу, и я в перчатке…

— Не беда, я в перчатку, — соглашается пылкий поклонник.

И, тихонько вытянув ее руку из муфты, Ира подносит к губам, сильно пахнущую бензином, очевидно, только что чищенную белую лайковую перчатку Бек.

— Ах! — Юля смущена до последней степени.

— Так до свидания, моя жизнь, мое счастье! — еще пожимает ей руку Ира. — В воскресенье, в семь часов вечера, здесь на катке я вручу вам «Митрофанушку».

Несколько секунд бедная Юля стоит, как окаменелая, затем, опомнившись, торопливо отправляется на розыски сестры и гувернантки, которые, в свою очередь, уже ищут ее.

Веселые, голодные, набегавшись и нахохотавшись вволюшку, влетели мы шумной ватагой к Снежиным, принеся за собой целый поток свежего морозного воздуха. На столе уже приветливо шумел самовар, пение которого нам показалось райской мелодией, а на блюде лежали аппетитные, тоненькие, блестящие ломтики светло-розовой ветчины.

— Блюдо богов, — воскликнул Володя. — Я убежден, что на Олимпе каждый день подавали ветчину. По крайней мере, если бы я был Аполлоном, то отдал бы соответствующее распоряжение парнасскому метрдотелю.

— Ишь, чего захотел! Только Аполлоном быть! — подхватываю я. — Довольно с тебя и Марса, кстати, оно тебе и по чину больше подходит.

— Да, à propos[111], насчет чина, — вмешивается в разговор мадам Снежина. — Вчера, когда наша кухарка Маланья носила Мусе Любину записочку, возвращается она потом и спрашивает меня: «Что это, барыня, Мусенькиного папашу в военные генералы произвели, что у них нонича двое денщиков завелось: один на кухне блыкается, а другой, видать, при столе, в комнатах»… Это она вас, Володя и Николай Александрович, за денщиков приняла.

Один из солдатиков моментально вскочил на ноги:

— Что ж, коли ежели, ваше сковородне, изволите приказать, мы могём вам и с салфетом под мышкой услужить.

Через минуту салфетка лихо торчала под Володиной рукой, и он, вытянувшись в струнку перед Любой, рявкнул:

— Здравия желаю! Что прикажете подать, водки или чаю?

— Ни того, ни другого. Пожалуйста, передайте мне ветчину.

Володька ловко обнес всех присутствующих и остановился

около бонны:

— Fraulein, bitte essen sie Schweinerei![112]

— Danke, mein Herr, ich lass es für die Gäste![113] — удачно отпарировала та.

— Тем лучше! Теперь, по крайней мере, и солдатик попитается этим самым «свинством» после трудов праведных, — и, с комфортом усевшись, он принялся уплетать за обе щеки.

— Вот кабы его превосходительство, наш Ананас Ананасович, кормил бы бедных юнкеришек хоть раз в недельку таким «свинством»! Так ведь нет — всякое иное-прочее им дают. Сам-то, верно, частенько вкушает: у них в кухне целый день варят и парят, пекут и жарят. Выйдут это они на прогулку со своей благовонной супругой, кругленькие, упитанные, надушенные; моментально наступает благорастворение воздухов, но — горе нам! — у бедных юнкарей изобилия плодов земных не замечается…

— Что, плохо кормят? — осведомился у Володи сам Снежин.

— Богомерзко! Отвратно!

— А у вас? — обращается он к Коле.

— Да как когда. Иногда ешь себе и судьбу прославляешь, но, когда нам возвещают пышное название «бифштекс», мы впадаем в мрачное отчаяние и посылаем барабанщика за чайной колбасой. Внешний вид и размер этого блюда вполне приличны, может быть, оно даже недурным оказалось бы и на вкус, но, чтобы проверить его вкусовое ощущение, у нас недостаточно внимательно относятся к сервировке. Дело в том, что, дабы одолеть этот так называемый бифштекс, необходима еще пара добавочных запасных челюстей, так как одни свои оказываются бессильными. Конечно, в