Привет, волки! - Дорота Касьянович

тебя придумал. А когда пишешь книгу, все решаешь ты. Ты сам. Широкая река или узкая, красная крыша у дома или зеленая, и куда ведет эта дорога, у которой он стоит. Ты можешь в любой момент, как герой книги, сесть в выдуманную тобой до мельчайших деталей машину и поехать по этой дороге, куда только захочешь. Все, что произойдет, и все, что ты увидишь, будет зависеть только от тебя. Но у того, что ты напишешь, должен быть какой-то смысл. Даже если это была просто долгая дорога в никуда. Это должно иметь смысл. Даже если ты пишешь сказку или научную фантастику. Потому что рассказывают с какой-то целью.

Они помолчали, после чего тетя добавила:

— Кто-то потом прочитает такую книгу и подумает: «О, так бывает. Как будто кто-то описал мою жизнь». Или: «О, кто-то чувствует так же, как я». Или: «Это хорошее решение. Мне бы никогда не пришло в голову так поступить». И тогда этот кто-то понимает, что он не один на свете, хотя раньше ему так казалось.

Они снова помолчали.

— А я так и не знаю, почему стеночники становятся размером с комнату, — тихо произнес наконец Филипп.

— Стеночники? — Тетино удивление длилось лишь секунду. — А, стеночники. Эти желто-голубые?

— Да.

— А они желто-голубые как именно?

— В смысле?

— Ну, они в желто-голубую полоску, или в желто-голубую клетку, или…

— Неважно. Ведь я не пишу о них книгу.

— Ну да. — Тетя кивнула с пониманием.

— И неважно, почему они так раздуваются. Раздуваются, и все.

— Понимаю. Ни с того ни с сего. Сидят себе в комнате и вдруг начинают становиться все больше и больше.

— Размером с комнату, — добавил мальчик.

— Но если стеночники становятся размером с комнату, — допытывалась тетя, — то что происходит с мебелью? Со шкафом, кроватью и так далее. Стеночники вдавливают их в стены?

— Не-е-ет… Ну ты что. Ведь потом, когда они уменьшаются, мебель стоит там же, где и раньше.

— Ага.

— То есть стеночники подстраиваются под все эти вещи, — терпеливо объяснял Филипп. — Как будто прижимаются к кровати, к шкафу и к стене.

— Ага. Теперь понятно.

— Впрочем, всегда увеличивается только один стеночник. Если бы они увеличивались одновременно, то полопались бы как шарики.

— А если какой-нибудь стеночник так вырастет, то может подпереть дверь? — допытывалась тетя.

— Ну да. И если кто-то захочет войти в комнату этого мальчика, то не сможет.

— Могу себе это представить. А где же тогда мальчик?

— Внутри. В комнате и в стеночнике. Как в таком огромном пузыре. Снаружи до него не добраться. Он сидит внутри желто-голубого стеночника, и это так классно. И тогда никто не войдет в его комнату, потому что не сможет открыть дверь.

— Ага, ага. То есть стеночники разрастаются, когда мальчик хочет, чтобы никто не входил в его комнату?

— Да. Потому что иногда он хочет побыть один.

— А когда он хочет побыть один?

— По-разному. Когда… ему грустно. И его все бесит.

— Понимаю.

— И когда… когда родители ссорятся, — добавил Филипп еще тише. — Он не хочет этого ни слышать, ни видеть. А стеночник читает его мысли. И сразу знает, что делать. Растет и растет. И окружает его, как такой огромный мыльный пузырь. Или как палатка. И это здорово.

— Знаешь, Филипп, — отозвалась тетя после минутного молчания. — Теперь я понимаю, почему стеночники увеличиваются до размеров комнаты.

Филипп посмотрел на тетю Агнешку, а тетя Агнешка посмотрела на Филиппа.

— Тогда я еще кое-что тебе скажу, — сказал Филипп. — Они ни в полоску, ни в клетку, а такие, как будто кто-то слепил их из желтого и голубого пластилина и все перемешал. Именно такие стеночники.

— Да, — закивала тетя. — Теперь я очень отчетливо их представляю.

3. Пан Перевозский и другие

— И это называется — ты поел? — Мама смотрела на тарелку Филиппа, и ее глаза метали громы, молнии и стрелы с ядом кураре[1].

— Ведь я съел бутерброд.

— Один. К тому же не с ветчиной. Остался еще второй и творожок.

— Я не люблю творожки. Уж лучше сыр.

— Сынок, ну хоть иногда ты должен есть что-то полезное.

— А творожник?

— Что творожник?

— Творожник — это вроде как творожок, так ведь?

— Вроде того. Ну и что? Ты видишь здесь какой-нибудь творожник?

— Я вчера ел. У тети Агнешки.

— У Агнешки? И как тебя туда занесло? Ты ее только отвлекаешь.

— Не отвлекаю. Я просто проезжал мимо.

— Ага, и она увидела, как ты едешь мимо, и бросила тебе в окно кусок творожника, да?

— Нет.

— Я так и думала. Когда мне будет нужно, чтобы ты ей что-то отвез, то я ей позвоню и ты поедешь. А так ты ей только мешаешь.

— Но… Тетя меня просила, чтобы я иногда выгуливал Бодека.

— Бодека? Но это большая собака. Сынок, ты же с ним не справишься.

— Очень даже справлюсь. Он воспитанный и послушный. И все понимает. Все.

— Ну конечно. Самая умная собака в мире. Только когда он от тебя убежит, то уже не будет умного Бодека, останется глупый Филипп, который за Бодеком не уследил. Нет, не будешь ты выгуливать никакую собаку.

— Но тетя сама это предложила. Видимо, она считает, что я справлюсь. И что я не такой уж беспомощный. Мне уже почти одиннадцать лет!

— Тетя не работает, сидит дома, она может сама выгуливать свою собаку, а не использовать тебя.

— Никто меня не использует! Я уже не маленький ребенок!

— Следи за своим тоном!

— Я справлюсь! Между прочим, тетя работает. А у меня каникулы.

— О! Она устроилась на работу?

— Она пишет книгу.

— Книгу. Скажите пожалуйста. Работает! Ха! Посидела бы она разок с моими табличками и цифрами, и тогда бы узнала, что такое работа.

— У нее тоже работа.

— Это хобби. Тетя живет на хобби.

— А Сенкевич?

— Что Сенкевич?

— Он тоже писал. Это тоже было хобби?

— Не умничай. Сенкевич — это Сенкевич. Когда тетя напишет трилогию[2], тогда и поговорим.

— Мама!

— Ты не понимаешь! Агнешка живет на другой планете. Что она знает о настоящей жизни?

— Но…

— У нее есть деньги, огромный дом, она не пашет с рассвета до заката, делает что хочет, дочка сидит в Англии, никаких проблем. Пописывает какие-то рассказики, когда захочется, а ей еще и платят за это. И вдобавок столько лет муж носил ее на руках. А теперь ты ей будешь собаку выгуливать?!

— Мама! Но ведь она одна. Ее муж умер. А до этого он долго болел. У тебя никто не умер. Ты не одна. У тебя каждый