Три куля черных сухарей - Михаил Макарович Колосов

— Ладно, — буркнул Жек, а девочки потупились, заулыбались стеснительно.

На перемене Жек сказал небрежно о новой «немке»:

— Воображала!

— И ничего подобного, — не согласился с ним Гурин. — По-моему, скромная и строгая. Мне понравилась.

Прошло немного времени, и Гурин понял, что он влюбился в «немку». Он с нетерпением ждал ее уроков, готовился к ним самым тщательным образом и был счастлив, когда она вызывала его к доске и поручала какое-нибудь задание. Но вскоре этого ему стало недоставать — хотелось видеть ее постоянно, постоянно быть рядом и любоваться ее красотой.

Однажды после занятий, оторвавшись от друзей-приятелей, Гурин незаметно вернулся к школе и спрятался в тени деревьев. Ежась от холода, он ждал, когда учительница пойдет домой, чтобы проводить ее. Нет, он не приблизится к ней — на это Гурин не решится, он просто будет идти за ней так, чтобы она даже и не заметила его. Как тень. Он будет ее тайным телохранителем: ночь ведь, темно, хулиганья разного хватает. В случае чего, он ее защитит. И Гурин представил, с каким ожесточением он будет бить хулиганов, как он их разбросает, как они трусливо пустятся наутек. И только теперь он предстанет перед ней… И тут-то она догадается, что Гурин ее любит и что это он все время был ее тенью, ее ангелом-хранителем и защитником…

Наконец дверь открылась, и на крылечко вышла «немка». В белой заячьей шубке и в такой же беленькой шапочке с длинными, как концы шарфа, наушниками, которые свисали ей на грудь. Попп была хорошо видна под яркой лампочкой. Словно нарочно, чтобы Гурин дольше полюбовался ею, она задержалась на крылечке, оглянулась влево, вправо и спрыгнула легко и изящно на нижнюю ступеньку.

В этот момент снова открылась дверь, и на крылечко, словно воробышек, выпрыгнул Куц.

— Роза Александровна, нам ведь по пути… — сказал он громко, и голова его закачалась самодовольно.

— Да, да. — Она продолжала спускаться по ступенькам. Внизу оглянулась, поджидая его.

Куц поравнялся с ней, и они пошли. Она — стройная, пушистая, изящная, вся какая-то воздушная. И он — кургузенький, подпрыгивающий, вертлявенький. Куц что-то говорил ей, но Гурин не слышал что и поэтому весь кипел от ревности. «Куцик несчастный, уже увязался!» — негодовал Гурин.

Постояв немного, он тронулся вслед за ними. Уже на полпути он догадался, что они идут к остановке рабочего поезда, и сердце у него защемило: ехать на ночь глядя вслед за ними в город, конечно же, было бессмысленно. Досадуя за свое бессилие, он тем не менее упорно шел вслед. На остановке они вошли в «ожидаловку», а Гурин завернул за угол — в затишье. Но затишья нигде не было — ветер какой-то круговертный, колючий пронизывал его до костей сквозь легкое демисезонное пальтишко. Гурин ежился от холода и поглядывал то на дверь «ожидаловки», то в сторону станции, откуда должен был появиться поезд.

Наконец учителя вышли из теплушки и медленно прошли на платформу. Когда подошел поезд, Куц помог Розе Александровне взобраться на высокую ступеньку вагона, а сам остался на платформе. Помахал ей и, как только поезд тронулся, запрыгал, будто мальчишка, захлопал в ладоши, греясь, и побежал домой.

«Ага, Куцый, замерз!» — восторжествовал вдруг Гурин. На душе у него стало легко и весело, досаду как рукой сняло. «Уехала! Одна уехала!» — радовался Гурин, и эта радость так распирала его, что он не мог сдерживать ее. Он подпрыгивал, крутился на каблуках, футболил замерзшие конские котяхи и орал, сочиняя на ходу песню:

Ой, вы Куцему поверьте:

Провожанье — хуже смерти…

Проводил он до теплушки,

Отморозил ножки, ушки!..

Возле клуба остановился, прислушался — там еще шло кино, и он, не долго думая, полез к Николаю в кинобудку. Услышав топот, Николай выглянул из-за аппарата и заорал вдруг радостно, завидев Гурина:

— А, Клим!.. Забодай тебя комар! — Николай имел привычку в разговоре вставлять реплики из кинофильмов. Насмотрится каждой картины сеансов по десять, запомнит весь сценарий и давай шпарить. Сейчас он крутил фильм «Трактористы», откуда и были эти «Клим» и «забодай тебя комар». — Да тебя ж мне сам бог прислал! О, алла-а-ах! — И, оглянувшись на окошко в зал, зажал себе рот рукой. Подошел к Ваське, обнял, прошептал: — Слушай, выручи! Докрути сеанс до конца, а то мне вот так нужно! — он чиркнул пальцем себя по лбу. Подшмыгнув носом, смотрел на Гурина умоляюще: — Ну? Тут всего-то две части осталось. Я тебя век потом не забуду!

Гурин ушам своим не верил: неужели Николай доверяет ему самостоятельно пускать кино?

— Ну, что выпучил глазищи?

— А вдруг?..

— Никаких «вдруг»! — Николай театральным жестом отмел в сторону всякие «вдруг». — У тебя же здорово получается, я наблюдал за тобой. А потом — чья школа? — Николай дурачился. — Чудак! Ты же опытный механик!

— Да?..

— Конечно! Становись к аппарату!

Гурин сбросил пальто, шапку, потер замерзшие руки, встал на место киномеханика и по выработанной уже привычке бросил взгляд на экран, на бегущую вниз пленку, подкрутил угли и только потом выглянул из-за аппарата.

Николай, причесав свои рыжие кудри, аккуратно, чтобы не сбить прическу, осторожно надевал шапку. Кривоногий, рыжий, он весь был какой-то возбужденный, как перед выходом на сцену.

— Что случилось? — спросил Гурин.

— Не говори! — И тут же признался: — Влюбился! Дивчина — во! В зале сидит… Побегу! — У порога остановился: — Ты части не перематывай, сам утром перемотаю. Кончишь — положи их в фильмостат… Выключи потом все тут, закрой, а ключ Саввичу отдай. Ну, пошел! — И он покатился с грохотом вниз по лестнице.

«Во дела!» — улыбнулся Васька и вернулся к аппарату. Постоял, подрегулировал свет, вышел на середину аппаратной, раскинул в стороны руки — один! А рядом — работающий аппарат, который теперь подчиняется только ему, Ваське Гурину, и никому больше. Как горел он, как мечтал о той минуте, когда Николай не просто доверит зарядить пленку, запустить аппарат, а вот так — оставит все на его ответственность: ты тут самостоятельный хозяин! Вот бы кто зашел да увидел! Роза Александровна!.. Наверное, удивилась бы?.. А он и при ней, ничуть не теряясь, спокойно отщелкивал бы зажимы, заправлял пленку и рассказывал бы ей, как оно тут происходит, это волшебство, — как оживают мертвые кадрики, как звуковая дорожка с помощью лампы-подсветки превращается в музыку, в слова…

Ich liebe dich…

Пленка равномерно шелестела, и Гурин под этот шелест размечтался о