Маракуда - Владимир Шеменев

Крестный Акута

Медленно, словно подводная лодка, из глубины всплыл старый кайман. Щелкнули зрачки, и он пристально стал осматривать берег. Перепончатые лапы чуть качнулись под водой — и торпедообразное тело устремилось к берегу.

Маракуда встал, чтобы поприветствовать своего крестного.

— Мне показалось или ты с кем-то говорил? — Акута окинул взглядом мальчика, любуясь его статной, не по-детски слаженной фигурой.

— Так, немного поболтали с Чучхелой.

— Старая карга! Попадется она мне когда-нибудь…

— Да ладно тебе, Акута. Она хорошая.

— Хорошая… Сплетни распускает да дыры в берегу копает. Я в том году чуть лапу из-за неё не сломал.

Кайман развернулся на отмели, вычерчивая хвостом полукруг на желтом речном песке. Маракуда вошел в воду, перекинул ногу через спину крокодила и уселся на крестного, как на коня.

Онка встал, потянулся и, мягко переставляя лапы, пошел к берегу, чуть шевеля ушами, не спуская глаз с крокодила. Дождался, когда тот с Маракудой на спине сползет с берега, зашел в реку и поплыл следом.

— На ночь глядя в джунгли ходят только дураки и безумцы, на последнего ты вроде не похож, — бухтел крестный.

— Посмотри, Акута, солнце еще высоко! — Маракуда показал на огненный диск, который касался горных вершин. Бордовая тень лежала на склонах гор, заливая окрестности растекающимся пожаром.

— Ты лучше меня знаешь, как быстро темнеет в джунглях.

— Мы переночуем в старых заброшенных термитниках.

— Смотри, аккуратней! Говорят, в мангровой роще появились камуди. Мы называем их водяными удавами, а вы, люди, — анакондами.

— Я думаю, мы договоримся с ними.

— Да уж постарайся… Не огорчай своей смертью твоего крестного. — Передние лапы каймана коснулись песка, а морда уткнулась в трухлявую корягу, облепленную ручейником. — Приехали, — буркнул крокодил.

Маракуда спрыгнул на песок и поднял руку к небу.

— Ты сам говорил, что я великий воин.

— Говорил. — Кайман вздохнул и с любовью посмотрел на своего крестника.

— Послушай, Акута, я всё время хотел тебя спросить, почему ты называешь меня крестником, а себе крестным.

— О, это старая история, тебе лучше её не знать.

— Ну скажи, скажи! — стал упрашивать старика Маракуда.

— Я не могу.

— Почему?

— Это табу.

— Запрет… Хорошо, когда соблюдаешь правила, установленные кем-то, но очень плохо, если эти правила установлены тобой. Вот представь, ты уже старый и, возможно, — ну не в этом году и не в следующем — возьмешь и умрешь.

Старый кайман аж поперхнулся от этих слов.

— Извини… Я не хотел тебя обидеть. Просто в этом мире ничто не вечно.

— Согласен. — Акута кивнул головой, машинально хлопнув нижней челюстью по песку.

Кивнул и Онка, размышляя, что лично ему никогда и в голову не приходило, что он тоже когда-нибудь умрет.

— Покинув этот мир, ты унесешь тайну слова на дно затона. А я так и не узнаю, что значит «крестный». И что я скажу детям? Рассказывая у костра о делах молодости, я скажу им: «Моим крестным был мудрый Акута», — а они спросят: «Папа, а кто такой крестный?» Что я им отвечу, если я не знаю, кто?

Акута покряхтел и нехотя поведал старую историю, которая изменила его навсегда.

— Это было давно. Тогда, я жил на Великой реке — там, где живут белые люди в хижинах на сваях. Там был дом с крестом на крыше, в котором проводил дни очень странный человек. Когда все шли ловить рыбу, он становился на колени и, воздев руки к солнцу, что-то шептал. Когда все ложились спать, он проделывал то же само, что и днем, вставал на колени и, воздев руки к луне, что-то шептал. Когда все вставали с постелей, он уже стоял на коленях с поднятыми к небу руками. Сначала я думал, он жрец или шаман. Но он не скакал вокруг костра и не бил в бубен, не потрошил птиц и не кидал разноцветные камни на песок. Он молча стоял на коленях и всё время что-то шептал. И еще к нему раз в месяц приходили люди. Надевали белые полотняные рубахи, заходили в реку и ждали, когда он нашепчется. После чего он брал их за плечи и окунал в реку. После этого они все пели странные песни. «Странные песни, странные дела», — сказал я сам себе и решил всё прекратить раз и навсегда. Я ждал целый месяц, и вот они пришли. Три индейских мальчика и две девочки, один взрослый и один очень дремучий дед — такой дряхлый, что в реку его занесли на руках. И тогда я поплыл к ним. Ведь это была моя река. И я в ней был хозяином.

— Ты решил их съесть? — спросил Маракуда.

— Не перебивай, а то забуду главное. Я шел на всех парах, рассекая гладь большой реки, словно военный крейсер, готовый к бою. Что мне, молодому красавцу с острыми кинжалами вместо зубов, стоило их всех убить? Да ничего. Они стояли на мелководье и кричали от страха. Тогда тот, кого я звал Шептуном, сказал им: «Не бойтесь! Отец ваш Небесный, ваш крёстный, Он защитит вас от этой твари».

— Так и сказал? — Онка ударил хвостом, изображая ярость. — За одно такое слово я бы разорвал их всех в клочья.

— Я думал так же, — Акута усмехнулся, понимая наивность и горячность молодого ягуара. Окинул взглядом берег и продолжил: — Но Шептун был велик. Он призвал на мою голову кару небесную — и она явилась в виде молнии, которая ударила меня в лоб, вспышка света, что была ярче солнца, чуть не выжгла мне глаза, а гром добил меня, погружая на дно мутной реки. Когда я всплыл, на мелководье никого не было, я остался один. Шёл мелкий дождь. С дождём пришло откровение. «Крёстный» значит «защитник», а «крестник» — «тот, кого защищают».

— Значит, ты мой защитник?

— Выходит, что так.

— Здорово!

Мать Анаконда

С заходом солнца в джунгли пришла вечерняя прохлада.

Мать Камуди чувствовала себя огромной прожаренной колбасой, которой требовались еда и речная прохлада. Она не отходила от кладки пятый день, ожидая, когда из яиц вылупятся маленькие анаконды.

Обычно камуди рожали[43] детенышей прямо в воде, но этот год выдался неудачным для родов и пришлось отложить яйца на берегу в песке. «Еще день-два — и весь берег будет усыпан моими детенышами, маленькими шевелящимися змейками, которые через месяц достигнут полутораметрового размера, а через полгода — трех-четырех метров в длину», —