Маракуда - Владимир Шеменев

— Чертов трактирщик! — Гонсалес вытащил руки из-под головы. Он жил здесь третий день и третий день не мог успокоиться, что хозяин содрал с него тридцать сантимов за комнату вместо пятнадцати. Идальго свесил руку, пошарил под кроватью и вытащил оттуда бутылку рома. Зубами выдернул пробку и выплюнул её себе на грудь. Сделал глоток обжигающей жидкости, поморщился, закурил. Пуская сизые кольца, лежал и думал о превратностях судьбы. Сколько раз он был в этом городишке, но никогда и не помышлял, что именно отсюда начнется его восхождение к славе и богатству.

Старинный манускрипт

Еще раз хлопнула входная дверь.

Раздались шлепки босых ног по деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Скрипнула половица возле номера, в дверь стукнули один раз. Не дожидаясь разрешения, в комнату скользнул невысокий монах с мясистым лицом, заплывшими веками и тонзурой на голове. Темно-коричневая суконная ряса висела на нём мешком и была подхвачена под упитанным животиком пеньковой веревкой. На спину был откинут капюшон, а из-под подола торчали грязные босые ноги, перепачканные красной глиной.

— Я принес то, что вы просили, сеньор Гонсалес, — монах Люк, как звали этого пройдоху, закрыл за собой дверь на засов. Он словно боялся, что их подслушают и о тайне, которую он собрался тут поведать, узнает еще кто-нибудь. Шлепая босыми ногами по грязному полу, монах подошел к кабальеро[30] и протянул свернутый пергамент. — Вот! — сказал он и замер в ожидании похвалы и платы.

Пружины застонали, и Гонсалес сел на кровать.

Тень от его фигуры упала на стену, увеличивая крючковатый нос и усы до гигантских размеров. Выставив руку, взял свиток и поднес к своему длинному носу, ноздри сошлись — и он вдохнул в себя принесенные запахи. Блеск перстней на пальцах заставил монаха зажмуриться и отвести взгляд, дабы не искушать себя сребролюбием[31].

— Действительно, старинный. — Гонсалес сдул пыль и улыбнулся. — Пахнет древесной корой, сыростью и мышами. Где он хранился?

— В монастыре Святого Себастьяна, — монах подобострастно сложил руки на груди.

— Это оригинал?

— Дон Гонсалес может гневаться на меня, но я тут ни при чём. Это копия.

— А где оригинал?

— Большое несчастье случилось с ним. Он сгорел во время пожара несколько лет назад. Но, к великой радости моего господина, то бишь вашей светлости, за полгода до этого с оригинала сделали три списка. Это один из них.

Еще раз скрипнули пружины, тень качнулась и по стене подплыла к столу.

Гонсалес раскатал свиток по столешнице и, придерживая руками, склонился над ним.

— Покажи.

Монах подошел, стал рядом и запыхтел, пытаясь сориентироваться. Через некоторое время он ткнул пальцем на стыке границ Бразилии и Британской Гвианы[32].

— Здесь!

— Ты уверен? — в голосе Гонсалеса зазвенел металл.

— Это то самое озеро, о котором писал храбрый идальго Мигель Моралес. С его рукописи достопочтенный монах падре[33] Бортоломео Лозано снял копию и составил карту. И вот она перед вами, мой сеньор.

— Смотри, монах, если ты обманул меня и принес фальшивку, я засушу твою жирную тушу и повешу на городской площади на всеобщее обозрение.

— Чтоб меня лишили прихода, если я вас обманул, господин! Это та самая карта, которую вы искали.

— Хорошо! Я поверю тебе.

Гонсалес достал из-за пазухи кожаный мешочек и кинул его Люку. Тот с ловкостью обезьяны поймал золото и кивнул в знак благодарности.

— А теперь убирайся. Я хочу побыть один.

— Как скажете, ваша милость. Ухожу. — Монах согнулся в поклоне и стал пятится на выход, семеня ногами и чуть покачивая бедрами. Зад уже коснулся двери, когда властный голос заставил его вздрогнуть. Он никогда не мог привыкнуть к тому, что кто-то говорит слишком громко, и ему казалось, что эти люди всё время на него кричат.

— Стой!

Монах окаменел, ожидая всего, что угодно, только не доброго слова на прощанье.

— Найди Сильвера и Рошеля, они будут нужны мне. И скажи капитану, пусть готовит корыто к отплытию. Мы выступаем через два дня.

— Будет исполнено, господин.

— И еще! — Идальго помолчал, соображая, стоит ли делиться прибылью или нет. Наконец решился и сказал: — Ты едешь с нами.

Люк от страха сглотнул слюну и, не глядя на кабальеро, промямлил:

— У меня приход… и на носу Рождество[34].

— Один процент от прибыли.

— Как скажете, командор, — смирение в словах было показным благочестием, в душе же он ликовал. Хотел крикнуть: «С превеликим удовольствием!», — но вовремя остановился и лишь облизал пересохшие от возбуждения губы.

Гонсалес склонился над картой.

Он даже не слышал, как монах вышел из комнаты. Всё, что он хотел, это как можно быстрей оказаться на берегу Священного озера. Его палец полз по карте, оставляя на пергаменте тонкую бороздку от желтого заскорузлого ногтя.

— Три недели по Амазонке до Риу-Негру, еще неделю по черной реке, пару дней на стоянку — и дальше по Риу-Бранку[35] до самых истоков. Итого два, от силы три месяца. А потом… — Палец замер на стыке трех государств. — Я найду это озеро и выпотрошу его! — Гонсалес отпустил руки — и карта с треском, похожим на хруст деревянных шестеренок, скрутилась и покатилась по столу. — Я пропущу через сито даже ил и заберу всё золото… Всё до сантима[36]… Вот так! — Командор с силой ударил кулаком по столешнице и, словно безумный, закатился в истерическом смехе.

Насмеявшись вдоволь, он поднял с пола бутылку и подошел к окну, распахивая ставни. Вместе с солнечными лучами в комнату ворвался запах реки и многоголосый гомон портового города.

Путь на край света

Через три дня «Гончий пёс» уже молотил своими колесами коричневые воды Амазонки, пробираясь вверх по течению. Пароход тащил за собой две баржи, доверху набитые горнорудным оборудованием. Впереди был путь в тысячу миль, в конце которого их ждал Манаус — город, стоящий при впадении Риу-Негру в Амазонку. Последний оплот цивилизации в том диком и неисследованном уголке Бразилии.

Когда-то, при царе горохе, там был португальский форт Сан-Жозе-ду-Риу-Негру, названный так в честь Святого Иосифа, посетившего Черную реку. Потом на месте крепости возник поселок, потом город, потом каучуковая столица Бразилии. Поговаривали, что там даже был свой оперный театр. После того как в окрестностях вырубили все каучуковые деревья, столицу перенесли в другое место, а Манаус вновь превратился в заштатный провинциальный городок.

В нём Гонсалес планировал провести пять дней, чтобы пополнить запасы угля и провизии. Оттуда путь лежал