Поживем - увидим - Бернард Шоу

Валентайн. Это верно.

Мак-Комас. Это еще зачем?

Долли. Чтобы получить пять шиллингов сверх обычной платы.

Мак-Комас (к Долли, резко). Мисс Клэндон, я просил бы вас не перебивать своими неуместными замечаниями наш в высшей степени серьезный разговор. (Повышая голос.) И вообще я настаиваю на том, чтобы серьезные вопросы обсуждались серьезно и с должным уважением.

После этой вспышки среди присутствующих воцаряется виноватое молчание, а сам Мак-Комас жестоко конфузится.

(Откашлявшись, он начинает заново, обращаясь на этот раз к Глории.) Мисс Клэндон, я должен сообщить вам, что ваш отец также внушил себе, будто мистер Валентайн намерен на вас жениться…

Валентайн (ловко вворачивает). Это верно.

Мак-Комас (обиженным тоном). В таком случае, сэр, пеняйте на себя, если отец этой молодой особы заподозрит, что вы целитесь на ее приданое.

Валентайн. Что ж, так оно и есть. Или, по-вашему, моя жена может прожить на мои заработки? Десять пенсов в неделю?!

Мак-Комас (с отвращением). Сэр, мне больше не о чем с вами говорить. А мистеру Крэмптону я буду вынужден сообщить, что в этой семье отцу делать решительно нечего. (Идет к двери.)

Миссис Клэндон (спокойно и властно). Финч!

Он останавливается.

Предоставьте дурачиться мистеру Валентайну — вам это не к лицу. Сядьте.

Мак-Комас, у которого после недолгого колебания дружба к миссис Клэндон одерживает верх над чувством собственного достоинства, покорно садится, на этот раз между Долли и миссис Клэндон.

Вы же знаете, что все это дело яйца выеденного не стоит и что сам Фергюс верит в него не больше вашего. А вот вы мне лучше посоветуйте — искренне, как друг, — вы ведь знаете, как я считаюсь с вашим мнением — посоветуйте мне, что делать? Дети будут сидеть тихо, обещаю вам.

Мак-Комас (сдается). Ну, хорошо! Вот что я хочу сказать. Ведь, заключая ваше соглашение с мужем, вы, миссис Клэндон, находились в более выгодном положении, чем он.

Миссис Клэндон. Это, собственно, почему?

Мак-Комас. Ну как же. Вы всегда были передовой женщиной, вы привыкли не считаться с мнением общества, вам дела не было до того, что будут о вас говорить.

Миссис Клэндон (гордясь этим). Да, это верно.

Глория, которая стоит позади матери, наклоняется к ней и целует ее в голову, чем несказанно смущает миссис Клэндон.

Мак-Комас. Что же касается вашего супруга, миссис Клэндон, то одна мысль об огласке повергала его в трепет. Кроме того, ему приходилось думать о своей репутации в коммерческом мире и считаться с предрассудками родных — ведь он вырос в достаточно старомодной семье.

Миссис Клэндон. Ну, положим, у него и собственных предрассудков хватало.

Мак-Комас. Слов нет, миссис Клэндон, он вел себя недостойно.

Миссис Клэндон (саркастически). Слов нет.

Мак-Комас. Но можно ли винить его одного?

Миссис Клэндон. Может быть, это я была виновата?

Мак-Комас (поспешно). Нет, нет, что вы!

Глория (пристально глядя на Мак-Комаса). А ведь вы говорите не то, что думаете, мистер Мак-Комас.

Мак-Комас. Милая барышня, вы уж очень придирчивы. Позвольте вам представить все дело, как я его понимаю. Когда человек женится неудачно (причем, заметьте, никто тут не виноват: несоответствие вкусов и склонностей, которого нельзя было предугадать) — и в результате такой неудачи оказывается лишенным того самого тепла и сочувствия, в расчете на которые он, надо полагать, и вступал в брак, — словом, когда обнаруживается, что ему лучше было бы вовсе не жениться, чем жениться на этой женщине (в чем сама она, разумеется, ничуть не виновата !), — следует ли удивляться, если он начинает винить во всем жену, усугубляя положение и без того тяжелое, а затем в своем отчаянии заходит еще дальше: пьет, напиваясь порой до буйного состояния, и, наконец, даже начинает искать сочувствия на стороне?

Миссис Клэндон. А я его и не винила. Я просто спасала себя и детей.

Мак-Комас. Это так, миссис Клэндон, но вы ставили жесткие условия. Он был в ваших руках: вы грозили возбудить дело о разводе, что повлекло бы за собой неминуемую огласку. Ему пришлось покориться. Теперь представьте себе, что не вы, а он обладал бы подобной властью и, пользуясь этим, отобрал бы у вас детей да еще и воспитал бы их так, чтобы они даже имени вашего не знали. Каково бы это показалось вам? Как бы поступили вы в таком случае? Неужели нельзя сделать хоть некоторую скидку на его чувства — вспомнить, что и он человек, что и ему свойственны человеческие слабости?

Миссис Клэндон. Что касается его чувств, они для меня так и остались загадкой. Зато с характером его я познакомилась основательно, равно как и с… (содрогнувшись) прочими человеческими слабостями.

Мак-Комас (с тоской). Женщины подчас судят очень строго, миссис Клэндон.

Валентайн. Это верно.

Глория (сердито). Молчите!

Валентайн утихает.

Мак-Комас (собравшись с силами). Позвольте мне в последний раз попытаться смягчить ваше сердце, миссис Клэндон. Право же, бывает так, что человек преисполнен всяких чувств — и нежных чувств, заметьте, — а выразить их не умеет. Вас смущает в Крэмптоне отсутствие светского лоска, этого искусства с обворожительной учтивостью говорить неискренние комплименты и оказывать пустячные знаки внимания. Если бы вы пожили в Лондоне, где все отношения построены на мнимом благодушии, где можно так никогда и не узнать, что человек, с которым вы знакомы вот уже двадцать лет, ненавидит вас лютой ненавистью, — в Лондоне у вас открылись бы глаза на многое! Мы, лондонцы, с добрейшей улыбкой творим свои недобрые дела, сладчайшим голосом произносим слова, полные яда, и разрываем наших друзей на части не иначе, как под хлороформом. Теперь представьте себе оборотную сторону. Представьте себе людей, творящих добро с мрачной миной, людей, чье прикосновение неуклюже, а голос неприятен, людей вспыльчивых и раздражительных помимо собственной воли, которые мучают и ранят именно тех, кого любят, и как раз в тот момент, когда пытаются привлечь к себе их сердца, — и которые, однако же, нуждаются в любви не меньше нас с вами. Характер у Крэмптона отвратительный, не спорю. У него ужасные манеры, полное отсутствие такта и обаяния. Кто полюбит его такого? Кто догадается, кто поверит, что этот человек жаждет любви? Так неужели же он не вправе ожидать от собственных своих детей какого-то проблеска чувства, хотя бы жалости в конце концов?

Долли (совершенно разомлев). Ах, Финч, как красиво у вас получается! Какой вы душка!

Филип (убежденно). Финч, вы оратор! Заправский оратор! Долли. Мама,