Собрание произведений в 2 томах. Том II (изд. 3-е) - Леонид Львович Аронзон

class="p">319

Стоит мне увидеть кошку,

как хочу я птичкой стать,

с переломанною ножкой,

не способную летать.

Раз измучили мигрени

мою мудрую башку,

я продам её за деньги

Мише Юппу — дураку.

Стоит мне увидеть кошку,

как хочу я мышкой стать,

с переломанною ножкой,

чтобы мне не убежать.

〈1967?〉

320

Я сам горбат,

стихи мои горбаты,

а чем я виноват?

— евреи виноваты!

Собачью их тоску

в глазах их бесконечных,

ещё припав к соску,

я пил, себя калеча.

Давида знак ко лбу

прибила мне Расея —

что ни еврей — горбун,

все горбуны — евреи:

конёк ли горбунок,

что дурня приготовил,

иль мёртвый педагог —

одной со мною крови!

Случись вдруг выбирать

себя мне как творенье,

не отдал бы горба,

не стал бы не евреем,

всю жизнь бы жил горбат,

стихи б писал горбаты,

но чем я виноват?

— евреи виноваты!

〈1967?〉

321

Поле снега. Солнцеснег.

Бесконечный след телеги.

Пушкин скачет на коне

на пленэр своих элегий.

Ай да Пушкин! Ну и плут!

Что за чудные пленэры!

Артемиду браконьеры

ловят в сети и …!

〈20? января 1968〉

322. 2×4

В. А. Суслову

Мой сир, нам дружба не грозит:

на что нам не свои печали?

Кто одиночеством красив,

иного жребия не чает.

Но в храм входя или в кабак,

но размышляя над судьбою,

я счастлив вспомнить, что тобою

не обошла меня судьба.

〈Январь или февраль 1968〉

323

Как часто, Боже, ученик

бесстыдно ментора чернит,

когда его высокий труд,

переписав со тьмой ошибок,

своей фамилией паршивой

итожит низкий словоблуд!

Не так ли Эрль нечистоплотный,

у червяка украв лицо,

похожий на своё яйцо,

на спьяну вылитую рвоту,

вонюч, как хвост у ишака,

истошней драного шакала,

похожий на анализ кала,

на дрявый ковшик дуршлака,

не рыж, а ржав! с кого супруга

ножом срезает по ночам

пуд шампиньонов, вкусных нам,

и нет ей до утра досуга,

зато у Эрлев есть всегда

из шампиньонов все блюда!

Не так ли, Эрль нечистоплотный,

подобьем гущицы компотной,

где гениальный Велимир

весь высох, будто он инжир,

где Аронзон свалялся в грушу,

а Хармс в изюминку засушен,

где Волохонский стал дурак,

Галецкий от себя, как рак,

уполз, напуганный подобьем,

ты пичкал целый вечер зал,

духовной пищею рыгал,

но видишь, мной ты не обойден:

говно мешаю я с говном,

кончая весело на том!

〈Февраль〉 1968

324

Прут сифилитики на гору.

Ищу меж них, который я?

Сифилитиков Суворов

сидит, красиво цезаря.

Его высокие носилки

несут, идя парадным шагом,

все пустоносы, как затылки,

два Сирано де Бержерака.

Суворов плачет, чуть не гадя,

кричит: «Не уроните, бляди!»

〈22 марта 1968〉

325. Сонет Роману Белоусову

Отчество Адама. Гаврила оказывается Державиным. Имя плотское и духовное. Всё фуфло. Легенда о завещанном перстне переосмысливается.

Адама отчество? Но отчество Роман

тем знаменито, тем причастно к славе,

что слилось с тем, кто был Гаврилой зван,

а тот Гаврила был великим равен.

И ты роди такого сына нам,

чтоб будущие мы себя считали вправе

назвать его Гаврилой, как бы там

его, крестя, красиво ни назвали.

Но всё фуфло. Не в этом, Рома, кайф.

Гаврилой будь. Купи, Гаврила, перстень.

Укрась свой палец купленным отверстьем

и спрячь его (других не покупай!).

Но, завещая драгоценность ону,

отметь, что приобрёл у Аронзона.

Май, ночь 〈1968〉

326. В семейный альбум

«Приземистых толстушек не терплю я»

Д. Байрон (Татьяна Гнедич)

Наш бард великий Александр Пушкин

лорд-Байрону чрезмерно подражал,

а знатный лорд лишь тощих обольщал

и не терпел приземистых толстушек.

Поэтому и Пушкин, наш пиндар,

не предпочёл высокой рюмке кружку.

Но если б знал он Риту Аронзон,

то ни за что бы не был эпигон…

Июнь, вечер 〈1968〉

327

Я…. Люблю твой, Рита, внешний вид,

его движенья, тени, груди!

Однако вид твой лишь прелюдье

к тому, что в нём душа таит.

〈1968〉

328

За всё, за всё благодарю планиду,

хотя, увы, ко мне строга она,

но thing you very — говорю со сна,

в нагих руках сжимая Маргариту.

〈1968〉

329

Развратом развращён, кишечником страдая,

страдая почками, одышками, костьми,

дожив с лихвой до двадцати восьми,

смущён как мальчик я, увидевший Данаю,

твоим присутствием, явлением твоим:

порежусь ли — кровь хлещет молодая,

спешу напиться — думаю, куда я?

и счастлив так, как будто не любим.

И целомудренный, как первая вода,

боюсь за лоб, чтоб не зацвёл девичьи.

С до ломоты набухнувших яичек

перевожу я Данта без труда

и часа жду ломать твои запястья

в припадке нежности, в избытке сладострастья.

〈1968〉

330