Гроза. Бесприданница. Лес - Александр Николаевич Островский

Глумов. Вот слово «трепетен», ваше превосходительство, меня очаровало совершенно.

Крутицкий (погрузившись в чтение, изредка взглядывает на Глумова. Как бы мельком). Коли куришь, так кури. Спички на камине.

Глумов. Я не курю, ваше превосходительство. А впрочем, как прикажете?

Крутицкий. Вот еще! Мне-то какое дело! Дядя не видал твоей работы?

Глумов. Как можно! Как же бы я осмелился!

Крутицкий. Ну, то-то же. Он только говорит, что умен, а ведь он болван совершенный.

Глумов. Не смею спорить с вашим превосходительством.

Крутицкий. Он только других учит, а сам попробуй написать, вот мы и увидим. А жена тоже ведь дура замечательная.

Глумов. Не заступлюсь и за нее.

Крутицкий. Как ты с ними уживаешься – не понимаю.

Глумов. Нужда, ваше превосходительство.

Крутицкий. Ты служишь?

Глумов. Поступаю. По протекции тетушки, Иван Иваныч Городулин обещал достать место.

Крутицкий. Вот еще нашли человека. Определит он тебя. Ты ищи прочного места; а эти все городулинские-то места скоро опять закроются, вот увидишь. Он у нас считается человеком опасным. Ты это заметь.

Глумов. Я не по новым учреждениям…

Крутицкий. Да, да. А уж я думал… Ну что ж, поступай. Без службы болтаться хуже. Потом, если хочешь, я тебе могу письма дать в Петербург, – перейдешь, – там служить виднее. У тебя прошедшее-то хорошо, чисто совершенно? Тебя можно рекомендовать?

Глумов. Я ленив был учиться, ваше превосходительство.

Крутицкий. Ну что ж, это неважно. Очень-то заучишься, так оно, пожалуй, и хуже. Нет ли чего важнее?

Глумов. Мне совестно признаться перед вашим превосходительством.

Крутицкий (с серьезным видом). Что такое? Уж ты лучше говори прямо.

Глумов. В молодости грешки, увлечения…

Крутицкий. Говори, не бойся.

Глумов. В студенческой жизни, ваше превосходительство… только я больше старых обычаев придерживался.

Крутицкий. Каких старых обычаев? Что ты, раскольник, что ли?

Глумов. То есть не так вел себя, как нынешние студенты.

Крутицкий. А как же?

Глумов. Покучивал, ваше превосходительство; случались кой-какие истории не в указные часы, небольшие стычки с полицией.

Крутицкий. И только?

Глумов. Больше ничего, ваше превосходительство. Сохрани меня Бог! Сохрани Бог!

Крутицкий. Что ж, это даже очень хорошо. Так и должно быть. В молодых летах надо пить, кутить. Чего тут стыдиться? Ведь ты не барышня. Ну, так значит, я на твой счет совершенно покоен. Я не люблю оставаться неблагодарным. Ты мне с первого раза понравился; я уж за тебя замолвил в одном доме словечко.

Глумов. Мне сказывала Софья Игнатьевна. Я не нахожу слов благодарить ваше превосходительство.

Крутицкий. Ты присватался, что ли? Тут ведь куш очень порядочный.

Глумов. Я на деньги глуп, ваше превосходительство; девушка очень хороша.

Крутицкий. Ну, не умею тебе сказать. Они, брат, все одинаковы; вот тетка, знаю, что ханжа.

Глумов. Любовь нынче не признают, ваше превосходительство; а я знаю по себе, какое это великое чувство.

Крутицкий. Пожалуй, не признавай, никому от того ни тепло ни холодно; а как заберет, так скажешься. Со мной было в Бессарабии, лет сорок тому назад; я было умер от любви. Что ты смотришь на меня?

Глумов. Скажите пожалуйста, ваше превосходительство!

Крутицкий. Горячка сделалась. Вот ты и не признавай. Ну что ж, давай Бог, давай тебе Бог! Я очень рад. Будешь капиталистом, найдем тебе место видное, покойное. Нам такие люди нужны. Ты ведь будешь из наших? Нам теперь поддержка нужна, а то молокососы одолевать начали. Но, однако, мой милый, сколько же я тебе должен за твой труд?

Глумов. Не обижайте, ваше превосходительство!

Крутицкий. Ты меня не обижай!

Глумов. Если уж хотите вознаградить меня, так осчастливьте, ваше превосходительство!

Крутицкий. Что такое? В чем дело?

Глумов. Брак – такое дело великое, такой важный шаг в жизни… не откажитесь!.. Благословение такого высокодобродетельного лица будет служить залогом… уже знакомство с особой вашего превосходительства есть счастие, а в некотором роде родство, хотя и духовное, это даже и для будущих детей…

Крутицкий. В посаженые отцы, что ли? Я что-то не пойму.

Глумов. Осчастливьте, ваше превосходительство!

Крутицкий. Изволь, изволь! Ты бы так и говорил. Это дело немудреное.

Глумов. Я передам и Софье Игнатьевне.

Крутицкий. Передавай, пожалуй.

Глумов. Я не нужен вашему превосходительству?

Крутицкий. Нет.

Глумов. Честь имею кланяться.

Крутицкий. О моем маранье молчи. Оно скоро будет напечатано, без моего имени разумеется; один редактор просил; он, хотя это довольно странно, очень порядочный человек, пишет так учтиво: ваше превосходительство, осчастливьте, ну и прочее. Коли будет разговор о том, кто писал, будто ты не знаешь.

Глумов. Слушаю, ваше превосходительство! (Кланяется и уходит.)

Крутицкий. Прощай, мой любезный! Что уж очень бранят молодежь! Вот, значит, есть же и из них; и с умом, и с сердцем малый. Он льстив и как будто немного подленек; ну, да вот оперится, так это, может быть, пройдет. Если эта подлость в душе, так нехорошо, а если только в манерах, так большой беды нет; с деньгами и с чинами это постепенно исчезает. Родители, должно быть, были бедные, а мать попрошайка: «У того ручку поцелуй, у другого поцелуй»; ну, вот оно и въелось. Впрочем, это все-таки лучше, чем грубость.

Входит человек.

Человек. Госпожа Мамаева! Они в гостиной-с. Я докладывал, что ее превосходительства дома нет-с.

Мамаева (за дверью). Не помешаю?

Крутицкий. Нет, нет! (Человеку.) Подай кресло!

Человек уходит, возвращается с креслом. Входит Мамаева.

Явление второе

Крутицкий и Мамаева.

Мамаева. Будет вам делами-то заниматься! Что бы с молодыми дамами полюбезничать! А то сидит в своем кабинете! Такой нелюбезный старичок!

Крутицкий. Где уж мне! Был конь, да уездился! Хе-хе-хе! Пора и молодым дорогу дать.

Мамаева (садясь). Нынче и молодежь-то хуже стариков.

Крутицкий. Жалуетесь?

Мамаева. Разве не правда?

Крутицкий. Правда, правда. Никакой поэзии нет, никаких благородных чувств. Я думаю, это оттого, что на театре трагедий не дают. Возобновить бы Озерова, вот молодежь-то бы и набиралась этих деликатных тонких чувств. Да чаще давать трагедии, через день. Ну и Сумарокова тоже. У меня прожект написан об улучшении нравственности в молодом поколении. Для дворян трагедии Озерова, для простого народа продажу сбитня дозволить. Мы, бывало, все трагедии наизусть знали, а нынче скромно! Они и по книге-то прочесть не умеют. Вот оттого в нас и рыцарство было, и честность, а теперь одни деньги. (Декламирует.)

Мне ждать ли, чтоб судьба прервала дней теченье,

Когда к страданию даны мне грустны дни?

Прерву.

Помните?

Мамаева. Ну как же не помнить! Ведь, чай, этому лет пятьдесят, не больше, так как же мне не помнить!

Крутицкий. Извините, извините! Я считаю вас моей ровесницей. Ах, я и забыл вам сказать! Я вашим родственником очень доволен. Прекрасный молодой человек.

Мамаева. Не правда ли, мил?

Крутицкий. Да, да. Ведь уж и вы его балуете.

Мамаева. Да чем же?

Крутицкий. Позвольте, вспомнил еще. (Декламирует.)

О боги! Не прошу от вас речей искусства;

Но дайте ныне мне язык души и чувства!

Очаровательно!

Мамаева. Чем же балуем?

Крутицкий. Ну да как же! Жените. Какую невесту нашли…

Мамаева (с испугом). Какую? Вы ошибаетесь.

Крутицкий (декламирует).

О матерь, слезный ток, коль можно, осуши!

А ты, сестра, умерь уныние души!

Мамаева. На ком же, на ком?

Крутицкий. Да боже мой! На Турусиной. Будто не знаете? Двести тысяч приданого.

Мамаева (встает). Не может быть, не может быть, я говорю вам.

Крутицкий (декламирует).

При вести таковой задумчив пребываешь;

Вздыханья тяжкие в груди своей скрываешь,

И горесть мрачная в чертах твоих видна!

Мамаева. Ах, вы надоели мне с вашими стихами.

Крутицкий. Но он, кажется, парень с сердцем. Вы, говорит, ваше превосходительство,