Эмиль Верхарн: Стихотворения, Зори. Морис Метерлинк: Пьесы - Морис Метерлинк

Группа нищих. Вот случай пробраться в Оппидомань.

— Последуем за ними…

Нищий Бенуа

За ними следовать? А кто же ты такой?

Когда, бездомны и гонимы,

В лохмотьях по миру пошли мы —

Кто, как не фермеры да эти мужики

Нуждой и голодом зажали нас в тиски?

У них ломились закрома. У нас

И корки не бывало про запас.

И в ярости огня, что ныне

Грызет их риги на равнине,

Я злобу давнюю свою,

Свой гнев, так долго спавший, узнаю.

С тех пор как стал я нищим и бродягой,

Я призывал все кары неба

На тех, кого молил о черствой корке хлеба.

Я в их дома болезни заносил,

Выбрасывал их трупы из могил,

Я попирал презренный их закон,

Насиловал их дочерей и жен;

Где мог, вредил всему их роду

И вечно буду их врагом.

Все годно: кол, топор и лом,

Чтоб истреблять их мерзкую породу.

Старик. Зачем их убивать? Они уже безвредны, они даже несчастнее нас.

Нищий Бенуа. Молчи, ты слишком стар, ты больше не мужчина.

Новые толпы бегут по дороге в Оппидомань. Появляется группа рабочих. Один рабочий обращается к нищим.

Рабочий. Эреньен не проходил?

Нищий (рабочему). Этот пастух знавал его. Спросите у него.

Рабочий (пастуху). Здесь не проходил Эреньен?

Пастух (он одет в рубище). Я жду его. Он кинулся на помощь к своему отцу. Я бы хотел поглядеть на него еще раз. Я его вылечил, когда он был ребенком.

Рабочий. Он должен прийти. Подождем его вместе.

Пастух. Как же он выбрался из города? Ведь даже его врагам выгоднее было бы его задержать.

Рабочий. Эреньен делает все, что хочет. Его отец в деревне, при смерти, и просил его приехать.

Пастух. Как, по-вашему, он усмирит Оппидомань?

Рабочий

А разве он не властвует народом?

Святой мудрец! Он и сквозь тьму времен

Событий ход провидит вещим оком.

В своем всеведенье глубоком

Как тонко разъясняет он,

Где надобен расчет, а где отвага,

Чтобы грядущим овладели мы.

Своею книгою он пролил свет в умы,

Народного алкающие блага.

Он, только он найти дорогу смог

В тот мир, где человек становится как бог.

Пастух. Вы — из тех, кто любит и защищает его в городе?

Рабочий

Нас сотни, тысячи, и нами он любим,

И приняли мы твердое решенье:

С его идеями, и до конца — за ним!

Рабочий выходит на дорогу, чтобы не упустить Эреньена. Снова беженцы, потом — группа крестьян с повозками и ручными тележками. Лошади, непосильно нагруженные, едва взобрались на крутизну.

Дядя Гислен. Наши клячи выбились из сил. Пускай отдохнут. Эй вы! Нищие! Этот чертов Эреньен не проходил еще здесь?

Нищий Бенуа. Дядя Гислен, замолчи.

Дядя Гислен. Мне велят замолчать! Мне велят замолчать!.. Почему?.. Из-за кого? Можно подумать, что Эреньен и впрямь хорошо знает вас!

Нищий Бенуа. Дядя Гислен, мы здесь сила и можем тебя пристукнуть, прежде чем ты раскроешь рот. Ты годами выставлял нам за дверь кухонные помои, то, чего и твоя свинья жрать не хотела. Зато мы годами приходили к тебе с нашими просьбами и мольбами. Итак, за прошлое мы квиты, а настоящее принадлежит нам. (Угрожающе направляется к дяде Гислену.)

Крестьянин (подбегая). Дядя Гислен, дядя Гислен, с твоей фермы Звенящие поля огонь перекинулся на всю Волчью равнину!

Деревья вдоль дорог охвачены пожаром,

Весь ельник корчится и воет в вихре яром,

И пламя все круче

Взвивается к туче

И в бешеной злобе грызет небеса.

Дядя Гислен

Ну что ж! Пускай горит! Прекрасная потеха!

Пускай горят и нивы, и пустыни,

Моря и небо, вечных гор твердыни,

Пусть лопнет грудь земли, как скорлупа ореха.

(Меняя тон.)

Тот нищий угрожал меня отправить в гроб.

(Нищему Бенуа.)

Так действуй! К черту эти штуки!

Вот грудь моя, вот шея, вот мой лоб!

Вот продававшие свой труд проклятый руки,

Уже бессильные; мой сгорбленный хребет;

Морщины на лице, которым счета нет;

Вот тело, на которое невзгоды

Обрушивались шесть десятков лет.

Зачем, иссохнув как скелет,

Я на себе тащу ненужные мне годы,

Зачем живу я? Кто мне даст ответ?

Мне каждый день грозят нужда и голод.

Я поле распахал, но всходы губит холод.

Все то, что по грошам успел собрать отец,

Что выжал он, зажал, запрятал, как скупец,

Проел я с домочадцами моими.

Я вырастил детей — и был обобран ими.

Трясиной городов поглощены, они

В позорной праздности растрачивают дни.

Деревни умерли и не воскреснут вновь!

Оппидомань, ты выпила их кровь!

На наши нивы, пашни, огороды

Обрушились болезни всей природы,

Земли и солнца, неба и воды.

Крестьянин

Ваши горести — наши. Мы тоже все несчастны…

Дядя Гислен

Когда-то праздником считались дни посева,

Земля сдавалась нам с улыбкою, без гнева,

Цветами радости синели всходы льна.

Теперь — не то! Земля озлоблена.

Мы ворвались туда, где ночь царит,

Мы оскорбили все подземные святыни,

И властелином стал великий антрацит,

Дремавший в пропастях доныне.

Узлами черных рельс земля оплетена,

Кровавым золотом пылают семафоры,

Грохочут поезда, пронизывая горы,

И тонет в дымной мгле небес голубизна.

Невинные цветы и девственные травы

Вдыхают черный смрад отравы.

Настал последний час!

Победным шествием идут и топчут нас

Огонь, чугун, металлов сплавы,

Как будто ад восстал во всем величье славы.

Нищие пятятся, не угрожая больше.

Нищий. Бедняга!

Дядя Гислен. Бедняга? Как бы не так! (Хватая одного из крестьян, указывает на горящую усадьбу.) Вы думаете, неприятель поджег мою усадьбу? Вы ошибаетесь. (Показывая ему свои руки.) Ее подожгли вот эти руки. А мой лес подле болота Блуждающих огней! — Тоже они. А мои амбары и