История в зеленых листьях - Светлана Нина

чтобы ко всем прильнуть и услышать. До встречи с Варей Мира не верила, что кому-то может быть не плевать на других. И эта незлобивость покоряла. В однородных людях проклёвывалось только что-то плоское и до омерзения обобщённое. А Варя – шкатулка, набитая украшениями разных лет, форм и градаций. Единственная, кто делал Миру лучше, а не заставлял озлобляться всё больше. Кто не обнажал, как Мира, своё безразличие к другим и не упивался этой ущербностью.

27

Порой Миру окутывала неуютность существования от привыкания, выхода из освоенной среды, и она принимала её за тоску по прошлому, игнорируя кадры настоящего. Но стоило попытаться вернуть минувшее – настигали лишь упадок и бессмысленность провинциального волочения грязи по дорогам.

Скрытый от сиюминутной памяти аромат бабушкиных духов, которые она с таким самоотречением отдавала внучке… Сливочный вкус какао, который она варила и беспардонно пересахаривала. Что может быть слаще отдалённой грусти прошедшего, которое сквозь призму времени или теперешнего несчастья видится таким кристальным, кинематографическим?

Как тяжело бывало в настоящем, за столпотворением в метро, выудить из памяти моменты, делающие жизнь цельной, ценной, воплощённой. Жаль было упускать себя, расслаивать на повседневность, но только так и возможно было освоить что-то новое, почерпнуть, понаблюдать. И то, что казалось оторванными кусками сердца, обернулось регенерацией всего энергетического поля. Убывшее и потерянное разрослось новыми ветвями. Потрясающе было просто существовать и осознавать эти коренные процессы внутри себя, дышать и смотреть, лишь смутно догадываясь о мистической связи первопричин эволюций азотистых оснований и духа. Чувствовать разрастающееся сердце внутри, грусть и драйв. И восхищаться теми, кто шагнул в этом исконном, необходимом процессе дальше.

В юношестве Мира боялась поступиться собственной ленью и стать равной этим людям-призракам, в анабиозе шурующим с работы и на работу. Но вот время пришло, и реальность оказалась разноплановее, чем куцые страхи. Теперь Мира знала, что чувствуют взрослые, очумевшие от работы как провокатора отсутствия впечатлений, – смутное удивление от чужого восхищения чем-то. И признание этого – отправная точка взрослости. Точка невозврата.

Напичканный людьми Петербург теперь четко доносил, что человечество безмерно разрослось, и все одинаковы. От него было не укрыться даже во дворах-колодцах, обшарпанных грязно-жёлтым, где ей уступали дорогу подвыпившие и изрядно потрёпанные интеллигенты. Ежедневная трудовая повинность утверждала в мысли, что человек человеку – волк, надеяться абсолютно не на кого. Работодатель чтит свои интересы, а родители не вечны.

Накапливалась катастрофическая усталость от повторяющихся ситуаций, слов и кадров. И Мира, сохранив былой цинизм и свободолюбие, поступилась чем-то особенно ценным ради материальных благ, статуса и насмехательства над теми, кто не сделал того же. Мире надоело чувствовать себя маленьким человеком. И хиппарство выпарилось куда-то, сломившись под недюжинным себялюбием. Попробовать новую роль секущего специалиста, с которым считаются, тоже казалось забавным.

Даже то, что выглядело построением её разума, было перетянуто через сердце. Впитывая запахи настоящей русской усадьбы, напоровшейся на историю, Мира всё отчётливее понимала, что человек – нечто большее, чем заточенное в коробку сознание. Чем характер и память. Человек – это разлитая в пространстве энергия, затрагивающая много больше, чем кажется. Это одновременно всё и ничего. Но это неуничтожимо живёт в тех, кто его коснулся. Вот магия жизни.

28

– Я не хотела говорить тебе, – в волнении и смирении, что всё же открывает рот, изрекала Варя, – но у меня был ребёнок.

Мира почувствовала жар. Она молчала, пока Варя выплёскивала на неё поток, накопившийся до краёв и сидящий внутри, как заноза.

– Я и из дома уехала из-за этого.

– Ребёнок… погиб? – осторожно спросила Мира, не дождавшись дальнейшего монолога.

– Нет. Он вполне здоров.

Они встретились как непогрешимые, блестящие, благополучные. Нимфы в длинных платьях и джинсовых жилетках, охватившие последние тёплые дни года. А оказались опустившимися, с потемнениями на дне. Грызшее разочарование в Варе обернулось лишь временным помутнением от преследующей усталости и напряжённости их треугольника.

– Женщина может любить ребёнка нелюбимого мужчины как отдушину. Надо же кого-то любить. А у меня вышло наоборот: безразличие к ребёнку от мужчины, которого, как мне казалось, я любила.

Она говорила, и редкостная красота её осознанности вытеснялась чем-то более земным, прозаичным, но это делало её ближе – образ проступал чётче. Правдивы ли разливы наблюдаемых качеств, или лишь искажены воспринимающим объектом и его настроением? Выходило у неё всё так изящно, что порой хотелось расцарапать ей лицо.

Никто не заглядывал в Миру глубже, чем Варя. Ни на кого больше так не отзывалась душа. Слишком маленькое количество людей отдавалось в сердце, а ещё меньшее шло навстречу. Тимофей олицетворял внешнее, блестящее и светящееся. А Варя – внутреннее. Оба были необходимы, но оба закономерно ускользали, как всё в жизни, месяц которой выглядел непреложным и неизменным, а после нёсся в свистопляске перелома. Мира начинала понимать, почему люди так опасаются перемен: чтобы избежать чувства утраты, самого тягучего и трудно перевариваемого из многообразия запутанной сети того, что пытаются запечатлеть в искусстве.

Как странно Мире было осознавать, что она наслаждается страданием, получает вдохновение от схватывания собственной боли. Ведь только то искусство трогает, становится вечным, которое повествует о невозможности жить без чувства неудовлетворённости. Почти все люди или играют в себя, или создают хитросплетения отношений, целиком зависящие от того, какими они позволят себе быть в них. И для них, как и для творцов, научившихся выплёскивать себя в осязаемой форме искусства, архиважно иметь проблему, пусть и выдуманную. На этом в принципе зиждутся все отношения, а творческие люди архивируют это в истории. Вот почему человечество так помешано на гениях – те приоткрывают колпак, которым все накрыты, сковыривают ранку, и она начинает кровоточить.

Для Миры эгоцентризм и абстрагирование были единственными путями хоть что-то в жизни понять. А плохой характер она считала неотъемлемой частью развитых людей, поскольку они понимают, что они, их интересы и планы гораздо важнее, чем мнимое одобрение прочих. А одобрения невозможно достичь, поскольку общество на деле безлико и одновременно хочет взаимоисключающего, состоя из отдельных зёрен. Груз страшной махины чужих ожиданий, дарованный поколениями тисков женственности, довлел над ними до сих пор, как и угроза быть порабощёнными энергетикой окружающих. Что отворяло шаткую дорожку переступить через всех, кто дорог, и, пройдя собственный путь, постепенно утерять частицу чего-то тёплого.

29

Варвара вскинула головой со спутавшимися кудряшками. Неприятный румянец пятнами обрисовал её шею. Внутри горело яростное нежелание вновь заполнять разум тем, от чего хотелось схорониться. Раскрыть рот, сбросить, наконец, этот