История в зеленых листьях - Светлана Нина

– Арсений – человек, бродящий в тумане и будто ищущий конца. Может, этим мы и подошли друг другу. Пытались исцелить друг друга от внутренних царапин.

Мира вздрогнула – Варя редко говорила об Арсении. В основном их разговоры переходили в метафизические области.

А лишь несколько месяцев назад Арсений, умиротворённый безбурной улыбкой, расслабленно отзывался на её стенания.

Почему-то именно к этому человеку тянуло тогда больше всего. Просто прийти. Как к духовнику, безукоризненность которых достижима лишь в рассказах недалёких.

Лежала она на животе в длинной юбке. Перед ним, неприкрытая. Быть может, думая о том, каково было бы испробовать роль защищённой жены взрослого мужчины, а не кривляющегося мальчика вроде Тима. С выточенными плечами, перемежающимися худобой рук в обрамлении коротких рукавов. Он добродушно оглядывал её сверху вниз и в чём-то убеждал, отринув прежний подтекст подобных встреч. Красноречиво отстаивать свои взгляды, какими бы изогнутыми они ни были, все значимые для неё мужчины были горазды. Как неожиданно приятны оказались отношения, лишённые обузы интимности…

– Один всего? – спрашивал он своим иронично-надтреснутым голосом, в котором Мира угадывала удивление и какую-то жалостливую заботу.

– Некоторые не влюбляются вовсе, – отвечала она, потерянно рассматривая собственные ногти и будто мечтая исчезнуть и одновременно быть понятой и одобренной.

Арсений задумался, как будто жалея о чём-то.

Мира представила, как приподнимется и медленно проведёт пальцем по его губам. Затем обратной стороной ладони по щекам со слегка отросшими волосами. Даже пережитое не отражалось на этой изматывающей тяге иррационального, тысячу раз взвешенного и запрещённого себе.

А он зацепит её, проходя мимо, и остановит ладонь на изгибе чуть ниже талии. Губы в водовороте непознанного будут пахнуть теплом и кровью. Пойманный образ на мгновение озарит происходящее.

Чувство, которому не хватило запала обратиться в страсть, которую всё равно никто бы не пожелал перерасти.

– Не надо делать то, о чём оба будем жалеть, – непременно отстранится он с этим вдумчивым взглядом сегодняшнего всепрощения и расслабленности.

И искра, подобно миллиардам, потухнет.

35

– Любовь – только для творчества и ради сознания собственной необходимости, – отчеканил Арсений. – И доступна она отнюдь не всем, как и общая небесполезность бытия.

Мира скривила рот от заурядности этих заявлений, озвученных с видом всезнающего пророка. Она подумала, что редкостно преломленный нарциссизм Арсения требовал забивать мозги обеим женщинам, угодившим в его распоряжение.

– Но женщине нужны нежность и прикосновения, – пафосно отозвалась она. – А не только возвышенные и пустые речи.

Арсений раздражённо повёл головой. Откуда она только взялась, проклятье на его голову? Взялась и уничтожила его семью. Где-то он слышал тезис, что сторонний человек не может разбить крепкие отношения. Но все людские мнения двояки…

– Вы любовью живёте. Не можете найти себе место в мире.

– Ты по сторонам смотрел или на сериалы по федеральным каналам? Кто из современных женщин живёт лишь любовью? Создал себе стереотип и упиваешься им. Так было, когда вы нам ради собственного удобства отреза́ли пути ко всему остальному, и мы вынуждены были развивать лишь сферу чувств, а выражаться в плетении кружев. Женщины прикрывают любовью свою потребность быть признанными обществом, а для этого им нужен мужчина. Зачастую даже не важно какой. А красивые сказки про самоотречение – вывернутая система ценностей и общественные барьеры.

– Я знаю, как ты любишь разглагольствовать.

Мира раздражённо смолкла, забыв непроизнесённую фразу.

– Ну, я хотя бы не насилую женщин за деньги.

Вот оно, сказала! То, что подтачивало, изливалось желчью. Её живой взгляд покрылся налётом безжизненности и тусклости северного льда.

Арсений напрягся. Мира смотрела на него со странной смесью омерзения и пустоты на месте когда-то развивавшихся в душе уважения, симпатии и ревности.

– Что молчишь?

– Манипуляция чувством вины… как это старо, но неизменно работает. Свободные люди, нашедшие себя и отделившие зёрна от плевел, никому не нужны.

– Не нравится, когда всплывают наружу мерзкие подробности, которые не укладываются в образ?

– Отнюдь.

– А, напротив, ты гордишься. Ведь эксплуатация раба, который не может дать отпор из-за тотальной экономической незащищённости, – это так здорово! Заставляет себя чувствовать хозяином жизни.

Арсения резануло. Он всем и каждому доказывал свою мужественность частой сменой женщин, но так и не доказал её самому себе.

– Это их осознанный выбор! – отчеканил он.

Мира прыснула. Жалость к Арсению и потребность объясниться, которая толкнула её приехать сюда, изжили себя в её душе.

– А потом ещё можно начать говорить, что бедные без прав сами хотят такой участи. – Мира начала задыхаться. – Как рабочие в индустриализующейся Англии, как наши крепостные, проигрываемые в карты. Знаешь, отчего виктимлейблинг исходит на самом деле? От махрового капитализма, где все эксплуатируются и все несчастны, но вместо того, чтобы признаться себе в этом, направляют инверсивный гнев на таких же подневольных простаков. В пример приводят единицы преуспевших и презрительно кривятся на инвалидов, которые из этого марафона слились. По своей воле, наверное. Никто ничего никому не должен… Но ты почему-то должен всем за самые базовые права, даже за грязную воду из крана.

Арсений припомнил двоякое чувство, настигающее его в момент вынужденной для женщины близости с человеком, которого она не выбирала. Яростное желание считать, что она пошла на это добровольно, что она испорченная и потому недостойна жалости. Как он ни пытался видеть беспринципных хищниц, оправдывая себя, печаль в их глазах, когда они ревностно смеялись над его шутками, так и не затянула Арсения в утопичную иллюзию собственного превосходства. Но он, как и прочие, активно заглушал позывы совести. После женщин, которым не повезло, легче было возвести Варю на пьедестал и не касаться её, опасаясь обмазать собственной похабщиной. Чтобы не проецировать на неё свою фрустрацию и не обвинять в падении.

– У каждого есть выбор, – повторил он.

– Выбор? Выбор?! – закричала Мира. – Как ты смеешь! Ты ничего не знаешь о женщинах! Выбор между голодной смертью и проституцией?! Или выбор уехать в другую страну на работу и оказаться вместо неё в притоне?!

Он и правда не знал… Слишком сильно привязанность к матери, отстранённой из-за его изначальной для неё неправильности, захлестнула трезвый взгляд, который он обращал на что угодно, но не на женщин, которых хотел зацепить в кольце себя. На заре его жизни мать хотела заменить его девочкой. Она дала ему свободу, отправившись в собственную жизнь, а он не знал, что делать с этой свободой, не понимая тех, кого заглушали родительские тиски.

– Зато ты их