Овечки в тепле - Анке Штеллинг

– Сама виновата, вот и расплата, – и они все смеются.

Стоит хороший день. Ещё ничего не написано, нет никакой статьи, а тем более этой злой книги. Солнце уже зашло, но огонь весело горит, кошек пока не завели, поэтому нет и опасности, что их задавит машина; а где Франк, никто не знает – может, всё ещё у детей, а может, наскоро в квартире что-то приколачивает, чтобы всё было готово уже окончательно.

Послание для Беа: «Не жди лучших времён».

Так сказал Вольф Бирман, нет: написал, и теперь это стало расхожей фразой, но сорок лет назад это была строчка для песни, которая однажды пришла ему в голову, он продолжал над ней думать и сочинил к ней мелодию, а потом и спел её, записал и выступал с ней.

Мне она нравится. Поэтому вот тебе эта строчка, она изгоняет прочь отвратительную подавленность: да так ли уж велика беда? Имеешь ли ты право жаловаться?

Возможно, если бы не было той статьи.

Или следующего заказа – от телевизионной продюсерши, которой пришла идея для пятничного вечера: «Мать, которая скрывает от дочери бедность».

Она позвонила и спросила, могла бы я представить себе такую тему, и я сказала:

– А разве в пятницу вечером не лучше было бы расслабить зрителей накануне выходных?

Да, конечно, ответила она, но:

– В этом не будет ничего тяжёлого. Ядром истории должна стать комедийная игра в прятки.

– А это весело, что мать бедная?

– Нет, разумеется нет. Но не такая уж она и бедная, чтобы при одном её виде уже хотелось плакать.

– Скорее так: бедная, но гордая, при этом ещё и хлопотливая и ловкая?

– Да, вот именно! Я подумала, что это как раз для тебя.

Свен сказал:

– Ты же больше не хотела писать для телевидения, – а я:

– А дети хотят подарки на Рождество.

Я очень виновата, Беа, что всегда прикрываюсь вами, когда речь заходит о работе. Родители вообще не могут знать, чего хотят дети, они знают лишь своё желание исполнить желания детей, для того и существуют такие дни, как Рождество.

Так или иначе, а я уже засела думать об этой матери, которая скрывает от дочери свою бедность, и тут сообразила, что я сама и есть эта мать, и вот я написала сценарную заявку о женщине, которая чокнулась на теме «Сделай сам», чтобы у дочери было всё, что та пожелает – причём в самом крутом варианте, потому что ещё и самодельное, винтажное и неповторимое, в отличие от стандартных вещей убогих одноклассников, но вот с планшетом этот фокус не проходит: мать уверяет, что волшебный фонарь из цветной бумаги – это приблизительно то же самое, а дочь говорит: «Ну-ну».

Продюсерша тоже сказала:

– Ну-ну.

И что сценарная заявка не совсем то, что она себе представляла. На её взгляд было бы лучше, если бы мать, например, напекла кексов с кремом и всё же заработала на этом денег, на которые в итоге и купила бы дочке настоящий планшет, но мне, опять же, это показалось недостоверным, для продажи капкейков требуется магазинчик, а откуда у матери деньги на его открытие? А продюсерша сказала: ничего, в пятницу вечером люди не вдаются в такие детали.

Тут я заметила, что сама-то я как раз вдаюсь в эти грёбаные детали, и это был конец моего сотрудничества с продюсершей, заказ был аннулирован, и я начала работу над моей злобной книгой.

Идеи-то остались, их надо было куда-то девать.

Нет, Беа, это чепуха, на сей раз я не стану прятаться ни за какой ширмой. Слышишь ты, Ульф? Заказ там или не заказ, мне не следовало это делать. А если уж делать, тогда лучше было прибегнуть к капкейкам.

Я сделала себе бедняцкий обед – равиоли из баночки – и торжественно съела его со свеженатёртым пармезаном с тарелки фирмы «Ииттала».

Я странница между мирами, мать, которая скрывает свою бедность. Зарывает её глубже в мусорный пакет и парой приёмов придаёт ей буржуазный вид. То, что пармезан из пакетика нельзя называть сыром, а финский дизайн тарелки не может служить доказательством вкуса, я усвоила ещё в детстве от родителей, стремящихся повышать свой уровень; лучше бы они научили меня, как не заляпаться томатным соусом при поедании дешёвых блюд. А то я предпочитаю не носить дорогие блузки и потому пребываю нагой и разоблачённой. Тогда как дочь из настоящей буржуазной семьи либо умеет пользоваться салфетками, либо имеет достаточно денег, чтобы избавиться от испачканной одежды.

Отсутствие беспокойства за свои вещи, с малых лет прямая осанка, умелое обращение с салфетками – вот детали, по которым сразу видна разница.

Посмотри на Каролину. Ну, допустим, она хозяйка этой просторной, выходящей окнами на три стороны света квартиры, с бархатно-мягко отшлифованными, тёмно-морёными полами и гардеробной с автоматическим включением света, но всё это могло быть и у меня, если бы я приложила усилия и училась чему-нибудь стоящему. Взяла бы деньги у Ингмара. Или вышла замуж за Ульфа.

Но вот чего я не могу иметь, никогда не училась этому и никогда уже не обучусь, а потому и тебе не смогу передать, Беа, это поступь, какой Каролина входит в свою гардеробную – такая естественная и небрежная, и то, как платья, которые она там надевает, ниспадают по её прямой спине, а волосы на затылке удерживаются всего двумя шпильками. Понятия не имею, как ей это удаётся! Каролина умеет одеваться, причёсываться, делать макияж; она умеет выказать неназойливую женственность, умеет распорядиться кельнером и отдать распоряжение уборщице, а практиканткам вместо задания показать лишь собственный пример.

Ульф не находит эти её качества заслуживающими упоминания; его мать и бабушка, сестра и кузина тоже всё это умеют и умели.

Может, это и правда не так уж важно.

Может, он никогда и не замечал, что я всего этого не умею – в то время, когда мы с ним были вместе. Или видел это и даже находил привлекательным – иметь такую неотёсанную партнёршу, дикарку, с которой можно немного позабавиться, а потом либо отшлифовать и отполировать, либо бросить, потому что она не рассматривается в качестве матери его детей, которые потом должны уметь соответственно вести себя и двигаться.

Мать Ульфа замечала мои недостатки, я уверена. Но ничего не говорила, потому что это входило в её проект – ничего не говорить. Мать Ульфа