Дом на птичьем острове. Книга первая. Рожденная быть второй - Таша Муляр

– Ну что ты, что? Не нужно так… Мне тоже больно. У меня внутри все болит за тебя. Ты же – мой кусочек. – Галя встала, подошла к дочери и присела перед ней на корточки, заглядывая в глаза. Василиса отвела взгляд.

– Ладно, не хочешь, тогда потом поговорим. Просто знай: многое в мире совсем не такое, каким тебе кажется, ты просто еще не понимаешь. Точнее, мало что понимаешь. – Она с трудом поднялась, положила руку Василисе на склоненную голову, чуть перебирая волосы пальцами, чмокнула ее в макушку.

– Все уладится, поверь мне. А сейчас давай спать. Вставать рано всем. Люблю тебя. – Галя бесшумно покинула комнату Василисы и только в коридоре, не совладав с собой, заплакала. – Вот и поговорила…

«Здравствуй, моя сказка!

Это, наверное, сумасшествие – делать то, что сейчас делаю я – писать тебе письмо.

Но я думаю, что ты поймешь и простишь меня, ведь ты – единственный на этом свете, кто меня понимает и кому я хоть чуточку нужна.

Я знаю, что ты не любишь меня. Ты мне сам это написал, и я поняла. Но даже при этом ты относишься ко мне гораздо лучше всех тех людей, которые заверяли меня в своей сумасшедшей любви и преданности. Я чувствую себя виноватой перед тобой – за свои чувства, за навязывание, за свои письма и слезы. Я даже к маме твоей ходила несколько раз, а ты этого не просил. Прости.

Вот ты говоришь, что ты – не тот человек, который мне нужен, а я точно знаю, что это не так. Никого более доброго, нежного и заботливого я не встречу никогда в жизни. Я ощущаю себя частью тебя, и поэтому для меня просто мир рушится, когда ты говоришь, что мы должны расстаться, а при мысли о том, что у тебя будет какая-то другая женщина, а у меня – другой мужчина, мне становится так плохо, что я всеми силами стараюсь ее отогнать от себя. Помню наш поцелуй и чувства. Пусть он был единственный. Но я уверена, что ты тоже понял и почувствовал, что это и есть настоящее, то, чего ждет каждый человек. Я и представить себе не могу, что до тебя будут дотрагиваться чужие руки и губы. Не могу думать о другом мужчине рядом со мной.

Мы, конечно, расстанемся, сразу все и всё было против нас, и я знала это с самого начала, но обманывала себя. Пусть это произойдет когда-нибудь потом, не скоро. Я не знаю, что я значу для тебя, но ты для меня – и папа, и мама, и мужчина – словом, все.

И если я потеряю это все, да еще из-за собственной глупости, то просто не представляю, чем это закончится.

Сама не знаю, зачем я тебе все это пишу, ведь, как ты говоришь, тебя интересуют совсем другие проблемы, чем меня. Наверное, я, скорее всего, никогда не отправлю тебе это письмо, драгоценный мой, иначе ты меня запозоришь и совсем разлюбишь, да, да, разлюбишь. Мне кажется, ты все-таки любишь меня, но по-своему. Хотя после твоего последнего письма я думаю, что ты переменил отношение ко мне.

Мне кажется, я тут пишу какой-то сумбур, да еще с ошибками.

Читая твои письма, вспоминая о тебе, мне так тебя все время жаль, хочется пожалеть и приласкать… Ты внешне такой сильный, несгибаемый, веселый, а внутри, по-моему, ты совсем другой, и тебе тоже хочется, чтобы тебя обогрели и пожалели. То, что я к тебе испытываю, это не любовь, а что-то более высокое и одухотворенное.

Я чувствую тебя на расстоянии, – когда у тебя неприятности или тяготы, мне становится тревожно, а когда что-то хорошее, у меня поднимается настроение, и меня даже никто дома не узнает, такая я становлюсь вдруг веселая. В каждом из нас есть часть души другого, и пусть это не любовь, но это лучше, чище и прекраснее.

И пусть у наших отношений нет будущего, как ты решил, но пусть они будут. Думаю о тебе и храню нас в своем сердце.

Мой самый удивительный и замечательный на свете!

Только твоя Василиса».

Хорошо, что в этом году такой снежный декабрь, пусть влажный и ветреный, но главное, что снежный. Значит, и Новый год будет светлым и по-настоящему праздничным.

Вся станица накрыта большим ажурным, будто связанным из козьего пуха белоснежным платком. На торчащие там и тут причудливые черные ветки голых вязов с неба лениво опускаются тяжелые влажные хлопья, чтобы отдохнуть на своем неумолимом пути вниз. Присев на ветку, они засыпают, прижимаясь друг к другу, да так и застывают в своем безмолвном слиянии, превращая деревья в сказочных исполинов. Поля спят под уютным, пухлым снежным покрывалом, значит, весной любопытные зеленые всходы дружно выскочат из влажной черной земли, начнут быстро набирать силу, трогаясь в рост, питаясь живительной влагой. Снег в радость для всех.

С момента того разговора с мамой прошло почти два месяца. Конец декабря. Неделя до Нового года. Завтра родители идут на карнавал.

Рита – снежинка, в саду уже был утренник, и она действительно блистала в сшитом мамой платье из белоснежного гипюра с оборками по подолу и рукавами-фонариками. Такого не было ни у кого.

Мама – Красная Шапочка в чудесном клетчатом платье с передником и красном чепце, папа – серый волк в черном лохматом парике, добытом где-то мамой напрокат, в широком кожаном ремне с пистолетом и в блестящем сером плаще, который мама сшила из остатков ткани для укрытия теплиц – необычно и недорого получилось. А Василиса – она действительно решила никуда не ходить.

Паша больше не писал ей. То письмо было последним. А свое она пока так и не решилась отправить. Ее волновали и тревожили его старые письма, она выучила их все почти наизусть. Перечитывала уже сотни раз письмо-расставание, искала смыслы между строк, вела с ним постоянный мысленный диалог, то обвиняя, то оправдывая попеременно себя и его, обижаясь на него до слез, убеждая себя, что так, видимо, им суждено.

«А гордость? Где моя гордость, в конце-то концов? Вот Скарлетт, разве она бы бегала за своим Реттом? Нет. У них была такая красивая игра. И сложная жизнь. А у нас? Сложная жизнь есть, а вот игры никакой нет. Просто ничего нет».

«Нет, и все. Точка. Да. Он ставит точку, а я? Разве любовь может стать точкой, последней точкой? А