Дом на птичьем острове. Книга первая. Рожденная быть второй - Таша Муляр

покупали в городе, кто придет… А все же заходили друг к другу, помнишь? Помянуть. Кто придет – конфетку и платочек обязательно в подарок на память, мать платочки эти заранее шила. Значит, на кладбище коммунистам можно было, ага, а в храм нельзя, значит, прикинь? Вот они, двойные стандарты в действии, как говорит нам тот – слышь, Паш, – он, да, он нам говорит, кто страну нашу ведет перестраиваться… А зачем? Чтобы люди погибали, чтобы Пашу моего… А… А-а-а-а! – Она и не заметила, как стала говорить вслух, выговаривая, причитая, изливая свое горе словами.

– Присяду я, Паш, хорошо? Ты подожди, я иду, иду, только вот чуть посижу, очень уж ноги замерзли, да и слабость какая-то… Сейчас посижу и приду к тебе, хороший мой… – Сладкая дрема накрыла ее снежным одеялом. Василиса осела в сугроб у дороги, не удержавшись, уже заснув, привалилась набок. Ей стало невероятно легко и тепло…

– Элла Леонардовна, так тут это, девчонка, по ходу, малая еще, худющая и совсем закоченелая.

Водитель Дома культуры из-за сильного снегопада решил проехать кружным путем и, увидев в свете фар на обочине дороги что-то черное, как почувствовал неладное и решил остановиться.

– Что, Николай Петрович? Что там? – Элла Леонардовна стояла на подножке в проеме открытой двери и старалась рассмотреть, что там заметил водитель и почему они остановились.

– Да девчонка, говорю вам, идите гляньте, можа, признаете.

– Господи, да это же Василиса! Ну, Василиса Бондаренко, дочка наших агрономов, ну дела! – Эля спустилась, наклонилась над девочкой, стала ее тормошить.

– Не пойму, что с ней! – обернулась она к водителю. – Ну, не стойте, давайте же ее в салон отнесем… Сколько уже она тут лежит? Скорее нужно.

В автобусе было тепло. Они ездили в город, на дорогу ушло около часа, Эля как раз замерзла и попросила водителя включить обогрев на максимум – как знала. Эля расстегнула пальто девочки, стала растирать ее тело интенсивными движениями, хлопая по рукам, щекам, тормоша и стараясь вернуть в сознание.

– Эля, Элечка? – одними губами прошептала удивленная Василиса, как только открыла глаза.

– Ну, слава богу, живая! – воскликнула Эля. – Николай Петрович, вы можете поторопиться? Нужно ее быстрее домой отвезти, родители там, поди, с ума сходят. Ты как тут очутилась, Васенька? Тебя кто-то обидел? Ты цела?

– Нет, нет, только не домой! – Услышав про дом и родителей, только что очнувшаяся Василиса подпрыгнула и вскочила, резво оказавшись у двери. – Выпустите меня, слышите, выпустите!

– Господи, да что это с тобой! Ну все, все, я поняла, домой не поедем! – Эля хорошо знала Василису и ее характер. Оценив ситуацию, она встала, подошла к девочке, обняла за плечи и силой усадила на сиденье рядом с дверью. – Николай Петрович, у нас тут смена маршрута, отвезите нас ко мне домой.

Василиса первый раз попала в квартиру Эллы Леонардовны. Маленькая и аккуратная, как и сама хозяйка, в светлых тонах, с уютной крошечной кухней и столом для двоих, не то что у них в доме. Все было каким-то игрушечным. Жила она на верхнем этаже двухэтажного кирпичного дома, построенного совхозом для приезжих работников. Жили они тут, как правило, до момента отъезда, если командировочные, либо до строительства собственного дома – если семейные и оставались в совхозе на постоянную работу. Эля же, приехав когда-то давно из Ленинграда, замуж в станице так и не вышла, дом не построила – не хотела, так и осталась жить в этом временном, а для нее единственном и постоянном жилье.

– Так, вот я тебе чайник поставила, смотри и слушай внимательно. – Эля вернулась с кухни и стала помогать заиндевевшей Василисе раздеться, по ходу раздавая указания. – Вот ведь, руки-то красные какие, пальцы аж посинели, жуть! Ты сколько времени на морозе?

– Не знаю… – От тепла девочка разомлела и вообще не могла соображать, ей хотелось только лечь.

– Ага, не знает она. Тебя точно никто не обидел? А то, может, нам в больницу нужно, а я тебя домой привезла?

– Нет, но мне домой никак, я не пойду домой. Если я вам тут мешаю, то просто уйду. – Она опять попыталась встать.

– Понятно. Значит, так, только обещай все сделать! Хорошо? Не закрывай глаза и посмотри на меня! Василиса! – Эля чуть повысила голос, чтобы как-то взбодрить свою лучшую ученицу. – Выпьешь горячий чай, там в чашке – бальзам на травах, он тебя прогреет, на столе стоит медвежий жир…

– Ой, а сколько времени? Пять уже есть? – Василиса очнулась, голос преподавателя дисциплинировал ее, заставил собраться, и она вспомнила: – Там же мелкая в саду, я Ритусю не забрала, вот ведь!

– Половина пятого, успеем еще. Продолжаю, смотри на меня и слушай! – Она щелкнула пальцами перед носом девочки, привлекая ее внимание. – Медвежьим жиром разотрешь ноги, помнишь, как в классе, когда сильно уставали? Вот так же грудь разотрешь и руки, в комнате кровать, залезешь под одеяло, плед не снимай – и спать. Спа-а-ать! До моего прихода, там потом разберемся.

– Да, да, я все поняла, – послушно ответила Василиса.

Когда Элла Леонардовна вернулась, Василиса уже спала в ее постели. Нос и щеки были явно обморожены, они выделялись ярко-красными пятнами на бледном лице, глаза припухли, сохранив следы слез.

Василиса лежала, свернувшись калачиком, словно маленький ребенок, да и похожа была совсем не на девушку, а на маленькую девочку, заснувшую, чтобы забыть про свою обиду и обидчиков, с верой в то, что, когда она проснется, все исправится и мир будет прежним.

Элла посидела на краю кровати, любуясь красивыми чертами лица девочки. Да, она очень любила Василису и расстроилась, когда родители запретили той продолжать занятия и поступать в институт культуры в Краснодаре. Спорить тогда не стала, родителям виднее, просто один раз попыталась поговорить с Галиной Игоревной, стараясь объяснить, что у девочки талант даже не столько танцовщицы, сколько преподавателя. Она удивительно хорошо все схватывала и могла объяснить другим на каком-то своем, особом языке танца и жестов, структурировать знания, донести даже до тех, кто не хочет, увлечь предметом. Из нее получился бы прекрасный педагог или режиссер, у нее было свое видение и творческий подход. Это определенно был дар, и его следовало развивать.

Галина Игоревна тогда выслушала, покивала головой, сказала, что сама тоже в молодости мечтала быть артисткой, а стала агрономом, как отец велел, и не жалеет. Полюбила свою профессию, мужа через нее нашла, всю жизнь на одном месте работает и в свои сорок с небольшим счастлива, чего и дочери желает. Поэтому она, конечно,