Навола - Паоло Бачигалупи

прочих занимавшиеся документированием и сохранением его законов и инструментов, сделались наставниками, назвали себя литиджи и занялись составлением контрактов и договорных обязательств в соответствии с общепринятыми практиками. Служители, занимавшиеся числами, нумерари, стали вести домашние счета, торговую бухгалтерию и, конечно же, банковские сводные таблицы. Так мы продолжили разумно применять методы древних. Быть может, религия — чепуха, но ее практики оказались мудрыми, и на этом разумном фундаменте был выстроен Банка Регулаи.

Торговец мог прибыть из Авильона с бумагой от Банка Турли, в которой говорилось, что ему нужно выплатить некую сумму в нависоли, и Банка Регулаи выполнял это требование без возражений в двухдневный срок. Мы могли отправить человека через перевалы Хим и Харат, чтобы он прибыл в Зуром и показал там наш аккредитив, и ему сразу же выдали бы сумму с местных счетов, чтобы он закупил слоновую кость. Можно было заключить контракт на поставку доспехов и мечей даже в кровожадной Джеваццоа, и, если при получении возникал спор насчет качества, товар отправлялся в гильдию, где суд литиджи соотносил его с принятыми стандартами.

Законы Леггуса связывали всех нас — и теперь они стали проблемой моих врагов.

Парл мог убить моего отца. Калларино мог пометить шрамами мои щеки. Они могли трупы всех наших слуг развесить по нашим стенам. Могли очистить наши сундуки. Однако Законы Леггуса и банка мерканта были нерушимы. И из всех законов банка мерканта во всем известном мире самым нерушимым был закон, что хранящееся в банке золото человека принадлежит ему и никому другому. Если он умрет, не оставив законных наследников, его деньги распределятся в соответствии с традицией Леггуса: часть банку, часть городскому духовенству, часть богам, а часть местному королю, или герцогу, или султану, или шангто. Таков был обычай, таков был закон — и такова была проблема калларино.

И потому ему требовалась моя жизнь. Моя жизнь, моя подпись, моя печать, мои кодовые слова и фразы — все, что будут сверять в далеких ветвях нашего банка, где те же самые фразы записаны в тайных книгах для подтверждения подлинности. Архиномо ди Регулаи нельзя искоренить без остатка. Моя жизнь должна быть сохранена, чтобы калларино и его сообщники смогли репатриировать огромные суммы, раскиданные по всему миру. Чтобы они воспользовались правами моей семьи закрыть те далекие ветви одну за другой, подобно тому, как морской цветок Лазури втягивает щупальца, если его коснуться пальцем. Закрыть их — и вернуть доходы и состояния этих ветвей в Наволу.

— Ну давайте же... — настаивал Мерио. — Напишите имя.

— Как? — Я отвел перо от бумаги. — Вы забрали мои глаза. Как мне писать?

Я услышал, как он втянул носом воздух. Подавляя раздражение.

— Ваше имя — это воспоминание, ничего больше. Вам не нужно видеть.

Я почувствовал, как меня снова берут за руку. Почувствовал, как крепко сжались пальцы Мерио, возвращая мою кисть к письму. Конечно, он сердился. Я получал от этого определенное удовольствие, несмотря на то что кончик пера вновь коснулся бумаги.

— Вот так. Хватит игр, Давико. Это ваш путь к выживанию.

— Най. — Я ударил пером по бумаге, быстро, с силой черкнул, надеясь порвать ее, надеясь оставить большую кляксу. — Это ваш путь к выживанию.

За моей спиной Мерио еще резче втянул воздух, и я понял, что бумага уничтожена. Из трех идеальных копий осталось две. Сколько времени прошло с тех пор, как он учил меня, что нужны три идеальные копии? Казалось, целая жизнь.

— Давико...

Я чувствовал, как в нем закипает гнев. Он исходил от Мерио, словно жар костра. Но в натянутом голосе слышалось бессилие.

— Вы по-прежнему ребенок, Давико.

— Я больше не ребенок. А вы — не мой наставник. Не буду подписывать.

— Вы подпишете, иначе калларино сделает вам больно и вы все равно подпишете. Все просто.

— Неужели мой отец так плохо с вами обращался? Неужели оскорбил вас?

— Давико...

— Разве вам плохо жилось у него? Разве вы не пили хорошее вино? Не ели отменный сыр? Не тратили нависоли с легкостью? У вас не было владений? Слуг? Любовниц? Сколько еще золота вам нужно? Разве вы не были богаты?

— Ах вот что вы думаете, Давико? Что причина в золоте? — Мерио горько рассмеялся. — Как это похоже на дитя банка — думать только о золоте.

— Разве вы не баснословно богаты? Не богаты сверх всякой меры? Эта идея заполучить наше золото при помощи Законов Леггуса — она принадлежала вам. Это был ваш план разбогатеть.

— Вы наивны.

— А вы предатель.

— Я заключил сделку, оставшись при своих!

Я вздрогнул от этого крика. Внизу, на этаже со счётами, ненадолго стихло щелканье. Мерио понизил голос, но тот все равно дрожал от ярости:

— Я сделал вам одолжение, Давико. Вы можете думать иначе, можете презирать меня, но мне не оставили выбора. Ваш отец не оставил мне выбора.

— Никакого выбора, кроме как продать все наши секреты врагу. Мы все считали вас надежным другом, но, оказывается, пригрели в своих стенах мастера фаччиоскуро. Вы должны гордиться, что обманули даже Каззетту.

Мерио не ответил.

Снизу грохотали телеги. Кто-то продавал груши, голос проникал в окна, пока торговец шел по улице, расхваливая свой товар, все дальше и дальше... Мерио по-прежнему молчал. Я было подумал, что он ушел. Крадучись покинул комнату, оставив меня одного за столом. Я принюхался. Запахи аниса, фенхеля, сладкого чая...

— Я не владею мечом, — тяжело произнес Мерио, — но знание — достаточно острое оружие. Когда-то я пытался научить вас этому. Научить использовать свой ум. Но вы меня не слушали. Я не получил удовольствия, обманывая вас. И я помог бы вам лучше, будь это в моих силах. Я бы не допустил, чтобы вас... искалечили.

Я слышал в его голосе горечь. Неподдельную печаль, в которой не было смысла.

Я неуклюже потянулся на голос. Мои пальцы нащупали ткань его одежды. Наконец я отыскал его руку. Стиснул ее.

— Тогда почему? Если бы не ваша помощь врагам, если бы вы не открыли ворота, мы... мы бы... Почему?

— Ай, Давико. Вы по-прежнему не понимаете устройства этого мира, — раздраженно проворчал он, стряхнув мою руку. — Вы помните свой день имени?

— Как я могу забыть?

— То же самое можно сказать и обо мне. В тот день я едва не погиб. Власть вашего отца явно шла на убыль. Он оскорбил слишком многих старых нобили, заставил слишком многих приложиться к его сапогу. Шаткость его положения была очевидна. И даже если он отбил одну атаку, что дальше? Что случится, когда вам придется делать то же самое? Сколько вы проживете в его роли? Как удастся вам, доброму Давико, мягкому Давико, сделать то, что необходимо? Мы все это видели. Мы все видели вас. Вы... — Он помолчал в задумчивости. — Быть может, вы бы справились с банковской ветвью. Но ваш отец мечтал об империи. Можете себе представить? Его ослепила отцовская любовь, а вы были слабы, и я не мог допустить, чтобы моя жизнь зависела от человека столь ущербного. — Он вздохнул. — Ай. Дело сделано. Теперь ничего не исправишь. Вы были правы. Вы не предназначены для этой жизни. Вы не наволанец по своей сути. Слишком мягкий, слишком чьяро. Иногда я гадал, действительно ли в ваших жилах течет кровь Регулаи. Я не мог связать свою судьбу с вашей, на что бы ни надеялся ваш отец. Он прощал вам все промахи. Я не мог себе этого позволить.

Я услышал, как шелестят бумаги на столе. Мерио ходил вокруг меня, наводя порядок.

Я не мог допустить, чтобы моя жизнь зависела от человека столь ущербного.

Я словно оцепенел. Нас предали... из-за меня? Я был слаб, и Мерио обратился против наследника ди Регулаи? И все прочие тоже? Меня охватила печаль.

— Ну ладно, Давико,