Навола - Паоло Бачигалупи

слова вернули меня к реальности. Их произнес торговец, сидевший с другого бока Аллессаны. Та отпрянула от него. Судя по тому, как она это сделала, он не только восхитился платьем, но и прикоснулся к ней.

— Сиа беседует со мной, — сказал я.

Торговец принялся было отвечать, но я подался вперед.

— Вы не нравитесь сиа. Быть может, потому, что так фамильярно к ней прикасаетесь, или потому, что от вас пахнет конским навозом и оливковым маслом, что наводит меня на мысли, что вы трахаете своего конюха.

— Ах ты!..

Я услышал его движение, понял, что он делает.

— Убери руку с ножа.

Он ахнул, испугавшись, что его подловил слепец. Я продолжал тихим голосом, наклонившись к нему, чтобы он хорошенько разглядел мои изуродованные глазницы и покалеченное лицо:

— Юная сиа — воспитанница сианы Фурии. Она под защитой ее имени. Тщательно подумай, как поступить дальше.

Торговец зашипел, но не стал продолжать конфликт.

Я сам себя удивил. Я разгадал намерение торговца и быстро отреагировал. Прежний я пришел бы в смятение, тревожась о пристойностях, о лжи, о суматохе. Я же поступил так, как поступил бы с крысой, укусившей меня за ухо во сне: убил бы ее об стену без раздумий. Что бы я сделал, если бы он продолжил угрожать? Удивительно, но меня это не волновало.

— Итак, — сказал я приятным голосом, поворачиваясь к Аллессане. — Расскажите, как вы попали в Наволу. Вы достигли более высокого статуса, раз отправились так далеко в компании Делламона?

— Я... — Она помедлила, потом заговорила с фальшивой радостью. — Как вы однажды сказали, наволанское сердце летит стремительно и прямо к тому, кого оно любит. Я хотела узнать, так ли это. И приехала взглянуть, не найду ли себе спутника в вашем прекрасном городе.

Слова были игривыми, однако в ее голосе сквозило что-то близкое к панике.

— Звучит не слишком убедительно.

— Я иду туда, куда идет парл. — В ее голосе появилась новая нотка. Отчаяние. — Я исполняю его приказы.

— А. Даже в Красном городе с его солнечными улицами и теплыми цветами есть кривые переулки.

— Моя семья... зависит от моей службы.

— Простите, но вы кажетесь огорченной.

— Мераи... — Она еще сильнее понизила голос. — Теперь это опасное место. Даже когда нами правил юный парл, который был очень мнительным из-за Чичека, там было... — Она помедлила. — Там хотя бы был свет.

— Свет. — Я обдумал это слово, вспомнив свои впечатления от молодого парла и от Мераи. — Да, полагаю, свет там был. Однако тьма тоже всегда присутствовала. Конечно же, вы ее не замечали, но она была. На самом деле тьма окружала вас. Она царила повсюду. Просто теперь вы ее заметили.

— Я так не думаю. Раньше было лучше.

— Веридимми? Полно вам. Со мной было точно так же. Темнота годами таилась рядом. Она сидела вместе со мной за столом, ездила вместе со мной верхом, смеялась вместе со мной — а я ее не видел. А теперь я вообще ничего не вижу.

— Я слышала эту историю.

— Какую историю? — Я произнес слишком резко и сразу пожалел. Впервые за целый год кто-то относится ко мне как к человеческому существу, а я огрызаюсь. Я коснулся сердца. — Простите меня. Я не хотел вам грубить. Расскажите, что вы слышали?

— О, даже не знаю... Это была просто история, — ответила Аллессана. — Про падение вашей семьи. — Она помедлила. — У вас была сестра. Про нее сложена песня.

Принесли новое блюдо. Запах жареной рыбы. Целая красножаберка! Я принялся обдирать хрустящую кожу, нащупывая внутренности, но мои пальцы были неуклюжими от слабости.

— Позвольте, — сказала Аллессана. — Мне будет проще это сделать.

Ее мягкие руки отодвинули мои. Я услышал, как она вскрывает рыбу серебряными щипцами, убирая внутренности.

Ее сладкое дыхание. Ее аромат. Ее тепло.

— Ну вот.

Она взяла мою руку и направила к мясу, которое я теперь мог легко снимать с рыбьих костей, ребро за ребром.

— Песня? — спросил я. — Про Челию ди Балкоси?

— Сперва я не поняла, про что она.

— Какие в ней слова?

— О. — Аллессана откашлялась, щипцы звякнули о тарелку. — Я не могу ее спеть.

— Тогда перескажите.

— Это песня о молодой девушке, которая жила с могущественным быком. Бык был добр к ней и охранял ее, но однажды ночью, когда она гуляла по лугам в свете луны, к ней пришел волк. И после этого стал приходить каждую ночь. И в конце концов соблазнил ее. Волк убедил девушку, что бык — ее враг, что она должна убежать вместе с ним и он оденет ее в бриллианты. Но чтобы убежать, она должна была кое-что сделать.

Моя грудь сжалась.

— Темной ночью, пока бык спал, она вырвала ему глаза и сделала из них амулет себе в приданое, чтобы доказать свою любовь к волку. Но когда она попросила волка помочь ей убежать, тот не помог, а привел других волков, и все они набросились на быка и стадо, которое тот защищал. Когда резня закончилась, девушка стояла среди мертвецов. Окруженная рычащими волками, рыдающая из-за своей измены и своей горькой судьбы. И теперь, в полнолуние, можно видеть ее слезы на траве, яркие, как обещанные ей бриллианты. Но сама она исчезла. Даже ночь не может ее отыскать.

Я понял, что больше не хочу есть.

— Уверен, что ее судьба сложилась не так ужасно, — сказал я, вытирая пальцы.

— Не знаю. Я слышала много песен. Кто-то говорит, что ее продали в рабство в Хур. Кто-то — что она получила в награду земли. Но уверена, песни о том, что она стала наложницей парла, лгут: я никогда не встречала ее в Мераи.

Я давно не вспоминал о Челии.

Быть может, она, как и я, чахла в какой-нибудь промозглой темнице. Но скорее всего, ее просто швырнули в Ливию. Возможно, вот эти рыбы, которых мы едим за этим столом, кормились ее гниющим трупом. Я думал, что нанесенные Челией душевные раны исцелились, пусть я по-прежнему был слеп, однако Аллессана мгновенно пробудила ту боль.

Челия. Освобожусь ли я когда-нибудь от нее? Узел желания и любви, переплетенных с ужасом и яростью. Я не хотел плакать — да и не мог из-за причиненных Челией увечий, — но мне не нравилось чувство в моей груди.

Рука Аллессаны робко коснулась моего плеча.

— Мне жаль. При нашей прошлой встрече вы показались мне добрым. Я бы не пожелала вам такой участи.

— А, доброта... Да, я добр. Думаю, только поэтому все еще жив. Если бы мои враги думали, что я способен на малейшую жестокость, меня бы давно похоронили. Абсолютная безобидность — вот что спасло мне жизнь.

Я не скрывал горечи.

— Рада, что не участвую в серьезных интригах, — сказала девушка.

Во мне вспыхнуло раздражение.

— Я тоже думал, что не участвую в интригах. — Я повернулся к ней, раскрыв глазницы, насколько позволяли шрамы. — Но очевидно, я недостаточно хорошо их видел.

Она отпрянула.

— Ай! Вы...

— Урок, — резко произнес я. — То, что вы слабая карта в чьей-то руке, вовсе не означает, что вами не сыграют и вам не грозит опасность.

— О чем вы говорите, дорогой Давико?

Это калларино обратился ко мне через стол, и его слова привлекли внимание всех присутствующих. Как обычно, он говорил масленым голосом, самодовольный и снисходительный. Прибыло новое блюдо. Суп с помидорами и острым перцем, одновременно холодный и жгучий.

— Итак? — настаивал калларино.

Более мудрый человек сгладил бы момент. Более расчетливый — обратил бы себе на пользу. Но я не был ни мудрым, ни расчетливым.

— Я говорил моей прекрасной спутнице, что свинья может рядиться в золотые одежды, но по большому счету все, что она умеет, — это хрюкать. Мужчина, который бахвалится, чтобы произвести впечатление на женщину, достоин жалости. Мужчина, который распускает хвост, словно павлин, демонстрируя давным-давно обгоревшие перья, достоин презрения.

Кресло калларино резко скрипнуло. Он вставал. Я понял, что зашел слишком далеко. Унизил его слишком сильно. Я слышал его приближающиеся шаги. Он перережет мне горло, чтобы защитить свою честь...

Раздался взрыв смеха. Это смеялась Фурия, весело и довольно.