Навола - Паоло Бачигалупи

Оставленный гостями в покое, я подслушивал их разговоры, накатывавшие волнами наволанской речи. Теплые голоса флиртующих женщин. Гордая похвальба красующихся мужчин. Взаимные уступки негоцциере и мерканта. Мир, в котором я вырос.

— Два нависоли за ярд!..

— ...Вы видели «Молочницу»?

— Старую комедию Арестофоса?

— Да, но Дзуццо ее переосмыслил...

— Сиа Девина, вы с каждым днем все красивее...

— Аво, честное слово, ты преувеличиваешь. У меня есть служанка из Ромильи, и она в жизни никого не укусила...

— Мрамор вниз по реке в Венну, за полцены, означенной ди Корто...

Когда у меня были глаза, я не замечал, как текут разговоры. Кто ведет, а кто внимает — и что это говорит о силе собеседников. Но теперь я слушал; я перестал быть участником, не пытался найти просвет для собственного голоса, чтобы продемонстрировать мой интерес или ум; ни одна из десятков иных причин более не заставляла мои губы издавать звуки. Оставленный на обочине чужих бесед, я слушал — быть может, впервые в жизни. В словах не было смысла, они описывали мир, который перестал быть моим, но сами голоса завораживали. Тона и ритмы были почти музыкальными, фразы сплетались, звучали то громче, то тише в теплом вечернем воздухе. Мужчины горделиво гудели, женщины восхищенно щебетали. Мужчины сталкивались рогами, как быки. Женщины кололи, как стилеты.

Внезапно музыка разговоров резко изменилась. Кто-то важный пробирался сквозь толпу, разрезая веселье, как нос корабля режет воды Лазури. Речи замирали, сменяясь шелестом одежд. Люди кланяются, понял я.

— Мой господин! Парл! — Голос калларино гудел от радости. — И снова добро пожаловать в Наволу!

Шелест ткани поведал мне, что калларино тоже низко поклонился.

— Патро Корсо! — прозвучал ответ. — Город еще красивее, чем был во время моего последнего визита! — Это был не голос Руле. — Мои поздравления в честь дня имени.

— Вы очень любезны, — самодовольно отозвался калларино. — Для нас честь принимать вас.

Это определенно был не молодой парл, которого я знал. Голос звучал ниже, гудел уверенностью, казался знакомым...

Граф Делламон.

Я едва не рассмеялся. Ну конечно, первый министр стал парлом. Человек, больше всех поддерживавший Руле, обернулся голодным волком. Каззетта был прав. Делламон слишком властный, чтобы остаться в тени порывистого молодого наследника.

Мои мысли были прерваны приближавшимися шагами и беседой Делламона и калларино.

— А, молодой Бык, — раздался голос Делламона. — Не ожидал, что вы еще живы. — Пауза. — Однако вид у вас скверный.

— Неужели? — Я заставил себя лучезарно улыбнуться. — У меня нет зеркала.

— Некоторые из моих боевых псов выглядели лучше после проигранной схватки.

— Уверен, что парл выглядит еще хуже меня.

— Я парл.

— Однако я точно помню, что был какой-то человек, которого вы дали клятву защищать.

— Не обращайте на него внимания, — сказал калларино, однако Делламон лишь усмехнулся:

— Тот мальчик не был мужчиной, каковым себя считал. Кстати, это ваша общая проблема.

— Вы его отравили? — спросил я. — Подослали стилеттоторе?

— Я прикончил его собственноручно, — ответил Делламон. — Вогнал кинжал между ребер, когда он праздновал кончину дяди Чичека и успешное избавление от отцовских долгов.

— А потом, конечно же, обвинили в его смерти дядюшку. Хотя Чичек был уже мертв, вы нашли способ свалить вину на него.

— Ай. Похоже, ослепнув, вы стали лучше видеть, Давико. Действительно, одного из самых доверенных людей Руле четвертовали за измену. Некоего Сино. Вы с ним встречались.

— Встречался.

— Он был ни при чем, но имел родственную связь с Чичеком, и потому его обвинили в ужасном заговоре с целью мести.

— Удобно.

— Эффективно. Был еще один соучастник, капо ветви вашего банка в Мераи. Думаю, вы его знали. Паритцио Ферро.

Я помнил маэстро Ферро. Человека с мозолями на пальцах, который тревожился о стоимости охлаждения настоек снегом с Руйи. Я написал ему, как только стал рабом. Он одним из первых вернул деньги моей семьи в Наволу, причем с величайшей педантичностью.

— Что плохого он вам сделал?

— Мне? Ай, Давико. Будучи вашим партнером в Мераи, он явно замышлял отомстить нам. А кроме того, он был богат.

— Вы чудовище.

— Я парл.

— Это юное поколение обладает чрезмерным чувством собственной значимости, — сказал калларино. — Но идем, здесь первый министр Весуны. У него есть предложение, как обуздать скипианцев и прекратить их пиратство.

Они удалились. Гости вновь принялись общаться друг с другом. Я задумался, радует меня или печалит то, что юный парл погиб от руки изменника Делламона. А может, мне все равно? Я решил, что буду радоваться.

— Ну надо же! Последнее семя Регулаи.

Я вздрогнул, потому что не услышал и не почувствовал ее приближения. Однако узнал это самодовольное мурлыканье.

— Сиана Фурия.

Тихий смешок.

— Без глаз вы наблюдательнее, чем с глазами, Давико.

— Все так говорят.

Когда-то она внушала мне ужас. Она, и ее черные кони, и смертоносные рабы, и чужеземные воины. Теперь я не мог найти в себе сил, чтобы с ней спорить. Сейчас она оставит меня в покое и я смогу наслаждаться прикосновениями теплого ночного воздуха к коже. К моему изумлению, Фурия опустилась рядом на скамью.

— Не ожидала, что когда-нибудь увижу Регулаи в рабстве.

— Не вижу никаких рабов.

— О! — промурлыкала она. — Вы обзавелись чувством юмора.

Я не ответил.

— Никто не сядет рядом с вами, — сказал Фурия. — Все боятся. Видели бы вы их — едва осмеливаются кинуть на вас взгляд. Посмотрят — и сразу отворачиваются, а потом снова смотрят.

Я молчал. В такой тесной близости с Фурией меня оставляли последние силы, и я вновь сосредоточился на саде. Теплая ночь. Аромат цветов. Влага грядущей бури...

Что-то коснулось моей щеки. Я вздрогнул.

— Чи. Дайте взглянуть на вас. — Это рука Фурии поворачивала мою голову.

— Хотите посмотреть, что сотворили?

Фурия фыркнула:

— Не я. Мое клеймо выглядело бы симпатичнее. Калларино ведом эмоциями. Он сломя голову мчится по путям, которых не намечал, а добравшись до цели, злится.

— Так ему и передам.

— Я сама ему это говорила. — Она повернула мое лицо в другую сторону, затем обратно. — Вы похожи на существо, выползшее из Невидимых земель Скуро. — Она опустила руку. — Я бы не стала так обращаться с вами, Давико. Я бы никогда такого не сделала.

— Однако вы не возражали.

— Я как пшеница на зимнем ветру.

— Авиниксиус. Думаю, вы получили больше, чем пшеница.

— Ведь я наволанка. — Фурия рассмеялась. — Будь вы вполовину таким умным, когда у вас были глаза, все могло бы обернуться иначе.

— Вы хранили бы нам верность?

— Не говорите мне о верности. Я даже не входила в доверенный круг вашего отца, но предупредила его. Он не стал слушать.

— Я в это не верю.

— Най? Вас я тоже предупреждала.

Я вспомнил все наши встречи.

— Фаланги пальцев. В мой день имени.

— Верно. Вас никто не боялся, Давико. Девоначи не хотел понять, что вы не тот сын, который ему нужен. Вы были хорошим мальчиком, с милой собачкой и очаровательным пони — и вас никто не боялся. Вы не из тех, кто склоняет других к своей воле. Девоначи был великим человеком, но, когда дело касалось его сына, он становился слепее, чем вы сейчас. У него было столько планов, столько идей; он постоянно размышлял, какую форму придать окружающему миру. Он верил, называя вас своим наследником, что вы годитесь на эту роль, и полагал, что другие тоже в это поверят. И подчинятся ему. Он многое видел четко, но он слишком сильно вас любил. Это его и погубило.

— А у вас нет подобных слабостей.

— То, чего мы желаем, и то, что имеем, — разные вещи. Люди об этом забывают. Я — нет.

Это был странный разговор. Голос Фурии звучал так, словно она извинялась. Я встревожился, пытаясь понять, что ей дает беседа со мной.

— Вам нравится моя зверушка?

Это вернулся калларино.