Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

– Не прощаюсь, смертные, еще свидимся…

Сам Жигалов все это время сидел, опершись о стену и распахнув от удивления рот. Он уже отвык воспринимать окружающие чудеса с точки зрения научного подхода – понял, что материализм тут не поможет, не сладит со всеми этими чертями, пеклами и полубесами. Но все равно явившийся в гости к киловязу Мытарь удивил его настолько, что он сумел прийти в себя лишь после того, как Демьян потрепал его по щеке со шрамом.

– Ты як, майор, в порядке?

– Ага, – кивнул Жигалов. – Еще раз так за щеку схватишь – по морде получишь.

– Значит, в порядке, – ухмыльнулся зна́ток.

– Слышь, Дема, – крикнул из угла Сухощавый, проблевавшись очередной порцией карт, – дык я шо, стал быть, в Пекло не попаду?

– Стало быть, так. Где Максимка?

– Он в поле за хатой побёг, а там его училка ваша увела, сиськастая такая. Я в окошко бачил перед тем, как меня… кха-кха-а-а! – изо рта киловяза посыпались тузы разных мастей. – Перед тем как засранец гэтот, Кравчук ваш, мине прикончил да зубы повынул. А где Кравчук, кстати?

– Нет больше Кравчука.

– Да? Ну и славно. Туды ему и дорога, падлюке.

– Какая еще училка? – заинтересовался Жигалов. – Уж не Гринюк ли? Белобрысая такая, да? Немецкий язык преподает.

– Она самая. Я видал, из лесу вышла и пацана увела. А куды – я уж не ведаю, не до того мне было́.

Майор со знатком переглянулись.

– Слышь, Дема, гэта ведь я во всем виноват…

– Да кто бы сумлевался, – ответил Демьян. – Сказывай уж, чаго натворил.

– Да сам-то я ничего… Должон я был Купаве… кха-кха!.. за услугу одну. Давно дело было, война яшчэ не почалась. Проигрался я однажды чертям, в пух и прах проигрался, да так, шо нияких зубов не хватит откупиться. Должны были мине раньше срока в Пекло забрать. Уж Мытарь в окнах блазнился, заката ждал. Я по соседям, думал, хоть зуб выцыганю, отыграться, так ни хера. Як прознали, шо Мирон Сухощавый по домам пошел – так двери-окна закрыли, и не отвечает никто. Уж почти солнце село, думал, усе – конец мне. Слышу стук в дверь, думал, Мытарь пришел, а там – Купавушка. Решил, она поглумиться пришла напоследок – серчала она на меня шибко, сватался я к ней… кхм… настойчиво. Пришла, злая, як сто чертей, да со своей колодой карт. Кха-кха-а-а… И говорит, мол, зови братушек своих, отыгрывать тебя буду. Всю челюсть поставила, цельную ночь за картами просидела. Долго так, уж пальцы не гнулись. Все до единого зуба отыграла. Я уж ее подначивал, мол, покуда карта прет – давай их нагреем, а она тольки зыркнула так. Говорит: не надо мне ни от тебя, ни от чертей ничего. Я-то, дурак, молодой был, гордый, так и говорю, значит: мол, должен я табе, Купава, буду. Слово киловязье дал. И забыл уж было. А давеча – по весне дошел я, значится, до болота, за травками да еще кое-чем. И слышу – кличут мене. Подхожу, а там в камышах лисица дохлая, брюхо лопнуло, и в кишках уж черви копошатся, вонища. А лисица та пасть раскрывает и говорит человечьим голосом: «Долг, мол, платежом красен! Давай, Мироша, возвращай, что задолжал!»

– А что, отказать никак? – спросил Жигалов, мрачнея.

– Как тут откажешь, майор? Карточный долг – дело чести. А уж коли слово киловязье дал… Не исполнишь – так спросят, своими руками все заживо вырвешь.

– И вырвал?

– Вырвал, – признался киловяз. – И отнес куды сказано было, к Млыну Выклятому, уж черт его знает, чаго ей там стребовалось.

При упоминании Выклятого Млына зна́ток поморщился, как от зубной боли.

– Она мой зуб Кравчуку и передала, значит. Я так разумею, шо им-то он усе гэта светопреставление и устроил, солнце на луну желтую подменил. Вот откуда силы такие у дурака гэтага.

– Та-а-ак, а дальше что?

– А чаго дальше-то? Сам-то разумеешь, откуль у мертвой ведьмы власть такая над Явью? То одну пакость устроит, то другую, то вон психу с больницы побег организует. Она ж – тьху, перхоть бесплотная, воспоминание одно… ща, погодь… кха-кха-а-а!.. – кучка игральных карт у головы киловяза продолжала увеличиваться, уже практически скрыв его лицо – лишь шевелились быстро губы, будто старик решил исповедаться напоследок.

– Кха! А с зубом-то уже якая-никакая, а сила. Кравчук-то, видать, по крови тож знаткой слегка. Вот она и подстроила, шоб у него челюсть повыдергать. А як у Кравчука все зубья с пасти забрала, дык такую мощь обрела, шо лучше б вам, братки, с ней не связываться. У ней зараз силы стока, шо ей сама советская власть нипочем.

– А это мы еще посмотрим, гражданин, – мрачно ответил Жигалов, вертя в руках бесполезный теперь макаров. Демьян с оттенком жалости глядел на мертвого киловяза – тот кашлял и продолжал плеваться картами, явно в непереносимой муке. Неспособный ни жить, ни умереть окончательно. Никак Дема не думал, что когда-нибудь такое второй раз увидит. Произнес задумчиво:

– Раз тебе в Пекло не берут, так, можа быть, в Раю примут?

– Та не, какой мне Рай, – прохрипел Сухощавый, – у мине ж душа черная, як картина у Малевича.

– Ну, попытка не пытка; глядишь, не такая уж и черная, раз ты Максимку выручил. Слухай сюда, майор. Нам надобно с тобой крышу разобрать у хаты.

– Крышу разобрать? – недоуменно спросил Жигалов.

– Ага. И поскорее, времени мало. Давай-ка, рукава закатали и полезли.

Вдвоем они вскарабкались на крышу хаты. Жигалов подал руку Демьяну, который волок за собой топор и арматуру из сарайчика киловяза. Зна́ток споро выбивал доски из настила крыши и поддевал арматуриной, майор помогал, где мог, оттаскивал их к краю и сбрасывал вниз. Всяких шиферов, как в городе, здесь в глаза не видывали, поэтому доски были уложены внахлест, двумя слоями – верхние закрывали стыки нижних, так что пришлось повозиться. Но вскоре усилиями двух мужчин крыша прямо над телом киловяза была разобрана, и между перекрытиями стал виден он сам, лежавший снизу. Дырка образовалась небольшая, но ее, судя по всему, было достаточно.

– Так, что дальше? – тяжело дыша, спросил майор. Он опасался, что сейчас придется проводить очередной ритуал.

– А ничога, – пожал плечами зна́ток, – коли в Раю примут – зараз его душенька и улетит. Иль таки в Пекло упадет, на мытарства, а оттуда ужо и на небушко, як отмучается сполна.

Сухощавый в двух метрах снизу внезапно счастливо рассмеялся. Его глаза распахнулись шире, заискрились неким чуждым,