Dagome iudex: трилогия - Збигнев Ненацкий

Людку. Говорили, что кровь лилась даже по лестницам с верхнего этажа на нижний, в каждом углу слышны были бряцание оружия и стоны, только ведь тем, что были во дворе, все отзвуки казались связанными с начинающимся пиром. Белый плащ Пестователя был забрвзган кровью. Как будто бы этих жертв было мало, Даго приказал зверски убивать всех принадлежавших к роду Дунинов. От запаха крови у людей кружилась голова, только запах этот, казалось, пьянит словно вино и побуждает к новой резне.

В главной части дворища у Дунинов было где-то три десятка воинов, одетых в синие туники. Они отбросили мечи и позволили закрыть себя в зале для пиров. Никто не защищал комеса и его братьев, его дядьев и племянников. Рассказывали, что некий Кжесомысл убивал даже младенцев в колыбелях, если то был дуниновский помет, а потом пал к ногам Пестователя, целуя обрызганный кровью край его плаща, и воскликнул:

— Вот, господин наш, плата плата наша за седельщика и измену!

И сказал Даго:

— Встань. С завтрашнего дня станешь ты управлять Познанией.

Спрятал Пестователь в ножны свой окровавленный меч. С этого мгновения он лишь стоял в громадных сенях первого этажа и слушал стоны, видел потоки крови, стекающие по деревянным ступеням. Под полой его плаща спряталась Людка, а потом подбежал и Херим, перепуганный ненасытным желанием убивать, проявленным людьми Спицимира и лестками. Его, Херима, Спицимир тоже приказал убить. Потому припал он к ногам Даго и укрыл голову под длинной полой белого плаща.

— Господин мой, — молил он. — Зидал обманул тебя. Я ничего не говорил Зифике о твоей любви к Хельгунде..

— Прощаю тебе, поскольку ты мне нужен, — усталым от убийств голосом сказал Даго. — Поженю тебя с Людкой, поскольку под одним плащом укрылись. Ты похитил ее, чтобы ославить меня, теперь же станешь счастливым мужем жены Дунина Толстого.

А потом поднял он с пола Херима с Людкой и отправился с ними в то крыло дворища, где проживала его челядь. Перепуганные первородные сыновья многих родов притаились по углам, опасаясь мести Дунинов. Успокоил их всех Даго, заметив среди них музыкантов, которые здесь тоже попрятались, а среди них — раненного Дунина Бородатого, и приказал он:

— Играйте музыканты. А ты, Людка, станцуй, как только можешь, красиво. — После того он тяжело опустился на лавку, обнимая рукой молоденького Ольта Повалу. Когда же заметил, что юноша отодвигается, потому то плащ Даго был липким от крови, сказал: — Если не нравится тебе кровь на моем плаще, выходит, и повелитель тебе не люб, ибо невозможно властвовать, не проливая крови. Тебе всего лишь четырнадцать лет, но я сделал тебя воеводой и поставил во главе войск Повал. Отдай свою власть кому-нибудь иному, если не мила тебе кровь на белом плаще.

Раненный Дунин Бородатый, ползая по полу и оставляя на нем кровавый след, приблизился к ногам Пестователя, желая укрыть свою голову под плащ его, чтобы спасти свою жизнь. Сказал тогда Даго Ольту Повале:

— Отруби ему голову. У тебя в руке меч, и ты воевода.

Побледнел Ольт Повала, ибо было ему всего четырнадцать лет. Тем не менее, вынул он меч из ножен и на глазах у всех тремя ударами отрубил голову Дунину Бородатому. Тогда Даго Пестователь намочил свою рукавицу в крови Дунина Бородатого и пометил кровью лица Херима, Людки и всей своей челяди. А после того сказал:

— Теперь все мы помечены кровью Дунинов, и никто никому не станет здесь не люб. Играйте, — вновь приказал он музыкантам. Те заиграли, а Людка пошла по кругу, изгибая тело свое. Тем временем, убийственное сражение перенеслось из дворища на крепостную площадь, где разгорелось с удвоенной силой. Воины в синих туниках, которых нападение застало врасплох, побросали свои мечи на землю; некоторые из них пытались защищаться в конюшнях. Только ворота крепости закрыли наглухо, никто не мог сбежать, и если кто не бросил меча, падал мертвым.

Людка изгибалась в танце, дробила шажки в такт ударов в бубен, ее маленькие ножки в кожаных сандалиях размазывали кровавое пятно по полу. Даго набросил на нее тяжелый взгляд; Херим сладострастно облизывал губы языком. Оба представляли себе одно и то же: обнаженные стройные бедра, движущиеся под темно-зеленым платьем, вышитым серебряной нитью, девичьи маленькие грудки под белым шелковым кафтаном, на котором позванивали три золотые цепочки. Когда в танце ее руки вздымались вверх и двигались, будто два живых существа, тогда широкие рукава кафтана сдвигались вниз, и они могли видеть белые плечи женщины.

— Приведи ее в мою комнату, — сказал Даго Хериму.

Ведом ему был язык глаз, потому уставил он свой взор в глаза Херима. В них увидал он ненависть и страх. Только страха было гораздо больше, потому Даго и не вытащил свой Тирфинг из ножен.

Он направился через сени, освещенные пляшущим огнем факелов. Повсюду валялись людские останки, женщин и мужчин, из каждого угла доносился хрип умирающих. Ноги Даго скользили на лужах крови, сворачивающейся теперь на досках пола, он жадно втягивал в ноздри ее всепроникающий запах. И он уже не испытывал в себе радости убийства, охватившей его, когда отрубил он голову Дунину Толстому. Ведь, говоря по правде, никогда ему не нравились убийства и кровопролитие. Вот только был ли иной путь, чтобы добыть Познанию? Можно ли было иным способом построить государство, разбудить спящего великана и ввести его в историю? Добренький Голуб загубил свою державу, потому что разодрали ее богачи. Как объединить ее, как только не убийством и рубкой голов гордецов? Именно в этот момент он ни на миг бы не усомнился перед тем, чтобы отрубить голову и Хельгунде. Ну почему один-единственный миг слабости повелителя, щепотка проявленной к кому-то жалости тут же перерождалась в опасность не только для него самого, но и для всего государства? Ведь ясно же было, что когда-нибудь Карак пойдет на полян, чтобы потребовать наследие жены Голуба Пепельноволосого. По причине одного мгновения слабости всего лишь одного человека два войска встанут друг против друга и начнут кровавую битву. Погибнут сотни воинов, в то время, как могла бы погибнуть всего одна красивая женщина.

Даго прошел в свою комнату, которую постоянно охраняли два человека Спицимира. Там он бросил на пол окровавленный плащ, снял позолоченный панцирь и ремень, на котором висел меч. Расстегнул кафтан с кружевной отделкой на рукавах, так как показалось ему, что и на них видит он следы крови. Затем поглядел на свой обнаженный торс — тот был чистым и белым.

Открылась дверь, в комнату вошла