Башни Латераны 2 - Виталий Хонихоев

промолчала. Деньги. У них были деньги, несколько золотых. Это всё, что осталось от их прежней жизни. Всё богатство — в муке, в зерне, в мельнице. А мельница осталась там, позади, в пыли и страхе.

На следующий день они шли дальше. Дорога была долгой, пыльной, полной страха. Люди говорили мало, но когда говорили — всегда об одном: об Арнульфе, о войне, о том, что будет дальше. Тави слушала и не понимала, почему все так боятся человека, которого никто не видел.

Потом Господь Архангел послал ей первый знак.

Они остановились у придорожного колодца, чтобы набрать воды. Отец протянул ей фляжку, сказал: «Жди здесь». И пошёл к колодцу.

Тави стояла у обочины, держа фляжку, и смотрела, как отец черпает воду. Рядом стояли другие беженцы — мужчина с женой и двумя детьми, старик с палкой, молодая пара.

И тут молодой мужчина — высокий, с бородой — повернулся к отцу и сказал громко:

— Эй, шкен. Отойди. Нам вода нужна.

Отец замер, не поднимая головы.

— Я быстро, — сказал он тихо. — Только набрать. У меня дочка.

— Сказал — отойди, — повторил мужчина, и в голосе его прозвучало что-то жёсткое, холодное.

Тави увидела, как отец медленно выпрямился, как опустил ведро. Как отступил на шаг. Молча.

Молодой мужчина усмехнулся, подошёл к колодцу, зачерпнул воды. Его жена смотрела в сторону, будто ничего не происходило.

Отец вернулся к Тави с пустой флягой.

— Папа…

— Тихо, — оборвал он. — Идём дальше.

Они пошли. Тави обернулась — молодой мужчина смотрел им вслед, усмехаясь. Вот тогда Тави поняла: город их не спасёт. Город их не примет. Они — чужие. Всегда были чужими, даже когда приезжали в Вардосу за покупками, с кошелем полным денег, когда за спиной было крепкое хозяйство, была мельница, амбар полный зерна и муки, погреб с продуктами и вином. А уж сейчас, когда в кошеле было всего несколько золотых и пару десятков серебряных монет — и подавно.

К вечеру четвёртого дня они добрались до городских ворот.

Вардоса. Город-крепость. Ворота востока.

Тави стояла перед каменными стенами, как будто увидела их в первый раз. Раньше она не придавала значения, ну стены и стены. Высокие. Прочные. Но не более. Обычный камень. Теперь же она видела зачем люди построили такие стены и башни. Прочные и высокие. Это была защита, граница между жизнью и смертью.

Перед воротами стояла очередь. Длинная, медленная, полная таких же беженцев.

Отец взял её за руку.

— Держись рядом, — сказал он. — Не отходи.

Они встали в очередь. Ждали. Час. Два. Солнце садилось, воздух холодел. Тави дрожала — не от холода, а от напряжения.

Наконец их очередь подошла. Стражник у ворот — грузный мужчина с усами и потрёпанным плащом — окинул их равнодушным взглядом.

— Откуда?

— Деревня Малин, — ответил отец. — Мельник.

— Документы?

Отец протянул бумагу — какую-то старую грамоту, подтверждающую его право на мельницу. Стражник даже не посмотрел.

— Пошлина, — сказал он. — Пять серебряных. За двоих.

Отец достал кошелёк, отсчитал монеты. Стражник забрал их, сунул в карман.

— Проходите.

Они шагнули вперёд — но тут стражник поднял руку.

— Стойте.

Отец замер.

— Что-то не так? — тихо спросил он.

Стражник прищурился, глядя на медные кольца на запястьях Тави.

— Шкены, значит?

Отец не ответил.

— Для шкенов, — медленно сказал стражник, — пошлина больше. Десять серебряных.

— Но вы же сказали…

— Я сказал — для людей пять. Для шкенов — десять.

Тави сжала кулаки. Отец молчал. Потом медленно достал ещё пять монет и протянул стражнику.

Тот усмехнулся, забрал деньги.

— Проходите, — сказал он. — И не высовывайтесь. Город не любит таких, как вы.

Они прошли.

Тави шла, стиснув зубы, чувствуя, как внутри закипает что-то горячее, злое. Но она молчала. Потому что отец молчал. Потому что они — чужие.

В первую же ночь кто-то украл у них кошелёк. Тави не видела, кто именно. Отец заснул, прислонившись к стене какого-то склада, где их пустили переночевать вместе с другими беженцами. Она сидела рядом, прижавшись к его плечу, и тоже задремала. А когда проснулась на рассвете — кошелька не было. Отец обыскал все карманы, заглянул под мешок, под одеяло. Ничего.

— Украли, — сказал он тихо, глядя в пустые ладони. — Всё украли.

Тави смотрела на его лицо — серое, осунувшееся — и не могла вымолвить ни слова. Несколько золотых. Пара десятков серебряных монет. Всё, что у них было. Всё, что осталось от прежней жизни.

Украли за одну ночь.

— Может быть… может быть, мы найдём работу? — тихо предложила она. — Ты же мельник. Ты умеешь…

— Мельников здесь хватает, — оборвал отец. — А шкенов никто не наймёт.

Он встал, подхватил мешок, кивнул ей:

— Идём. Поищем угол потеплее.

Они искали весь день. Обошли десятки дворов, постучались в дюжину дверей. Везде — одно и то же: «Мест нет». Или «Платите наперёд». Или просто захлопнутая дверь перед носом.

К вечеру Тави поняла: тёплого угла у них не будет.

Они устроились под навесом старого амбара у городских стен. Рядом ютились другие беженцы — женщина с тремя детьми, старик, пара молодых парней. Все молчали. Все смотрели в никуда.

Отец расстелил одеяло, сел, прислонившись спиной к стене. Лицо его было бледным, губы — синеватыми. Тави заметила, как он кашлянул, прикрыв рот ладонью, и отвернулся, будто стыдясь.

— Папа, — тихо позвала она. — Ты простыл?

— Ничего, — буркнул он. — Пройдёт.

Но она видела: не пройдёт.

На следующий день отец пытался искать работу. Обошёл несколько лавок, пару мастерских. Везде — отказ. К вечеру вернулся, еле держась на ногах. Кашель стал сильнее.

Тави продала одно из своих серебряных колец, купила у уличного торговца краюху хлеба и кружку горячего бульона. Отдала половину отцу.

— Ешь, — сказала она.

Он отломил кусок хлеба, откусил, но почти сразу закашлялся. Хлеб выпал из рук.

— Папа!

— Ничего, — прохрипел он, вытирая губы. — Просто горло болит.

Тави подняла хлеб, стряхнула пыль, сунула ему обратно в руки. Он не стал есть. Просто держал краюху, глядя в пустоту.

Той ночью он бредил. Шептал что-то на ашкенском языке. Тави не понимала слов, но слышала интонацию — молитву. Она прижалась к нему, укрыла его одеялом, как