Былые - Брайан Кэтлинг

— Годы?

— Да, она так быстро растет, так нетерпелива.

— Нужно найти ее родителей.

Он уже хотел объяснить этой безумной карге, что все это невозможно и что нельзя просто взять себе ребенка, если это в самом деле ребенок, когда из спальни раздался голос. Клокот, превратившийся в слог и растянувшийся в слово: «Отец», — произнесла она. Отец.

Вернувшись во вменяемость своего дома, Тимоти перевел дух и попытался найти молитву, что его успокоит. Но вопросы удушили все ответы. Почему Бог дозволял такому случиться? Его испытывают? Возможно, это самое значительное событие в его жизни, и он не смел прятаться. Парализует всего лишь страх, а не инстинкт, говорил он себе. Так на него воздействовали детские глазки. Ни у одного младенца не должно быть таких глаз. В них не было ни следа невинности, и, когда она направила открытый взгляд на него, съежилась самая его душа. Девочка смотрела сквозь него с неоспоримым знанием, каким не должно обладать ни одно человеческое существо. Не хотелось бы пережить это вновь. Но выбора не оставалось — ему велели защищать ребенка. Позже, перестав дрожать, он понял, что ему нужно общество обычных людей, а также знание о том, что сейчас на самом деле происходит. Чтобы сгладить тревоги, он навестил некоторых жителей своей деревни, так же работавших на земле и рыбачивших у берегов близ высокого утеса. Они тоже выросли на этих бесплодных полях и в их окрестностях. Он расспрашивал о заброшенном доме на краю выступа. Ответы немногим восстановили душевный покой. Каждый как будто на свой лад пересказывал одну и ту же историю о паре чужаков, проживавших в полном уединении. Он — белый мужчина из далеких краев по имени Уильямс, она — таинственная черная девица по имени Ирринипесте, пришедшая, по слухам, из Ворра.

Пара избегала общения, что объясняло, почему ее убитое тело нашли частично погребенным в огороде только многие недели спустя. Кое-кто говорил, что ее не тронули тлен и разложение. А мужчины и след простыл, и многие считали, что это он забрал ее жизнь зверским и омерзительным способом. Уж явно забрал некоторые части тела. Намекали на людоедство. Ходили байки о внезапных погодных условиях во время ее повторного захоронения — о ливнях и ветрах, которые, должно быть, размывали могилу, поскольку ее останки никак не желали оставаться под землей. На этом Тимоти прервал поток подробностей, не в силах смириться с подползавшим выводом. Но селяне все равно отвечали. Говорили, что кое-кто из стариков подымался на утес собрать останки и скинуть в море. Последний вопрос был самым простым — но не ответ на него. Были у этой пары дети?

— Нет.

— Детей никогда не видели. Но через месяцы после того, как они пропали, в пещерах, вымытых под рухнувшим домом, слышали плач ребенка.

В ту ночь Тимоти не сомкнул глаз.

На следующий день он решил воочию увидеть то место. Дождался, пока уляжется жара; между одиннадцатью и тремя часами выжженные земли становились наковальней Господней. Под вечер он уже стоял за смазанными очертаниями заросшего огорода рядом с разрушенным домом Уильямса и Ирринипесте. Ниже об упорные утесы и вымытые пещеры билось море, сталкивало запах озона и пыльной почвы с диким тимьяном и бодрило теплый бриз. То было место дикой красоты, и левая рука сама собой крепко сжала маленькое серебряное распятье. Прихватил он с собой и флягу святой воды.

Час спустя он осмотрел все и коснулся всех камней и пятен, сорняков и костей животных. Ни следа неглубокой могилы. Ни следа Уильямса и Ирринипесте. Отец Тимоти объявил эту землю нейтральной. Более того, здесь, на открытом свежем воздухе, было спокойно; атмосфера казалась ласковой и даже приятной. Что бы здесь ни произошло, оно давно забылось. Невозможно поверить, чтобы на этом месте случились преступление и то аномальное дитя. Возможно, он давал волю своему воображению искажать мир. Возможно, сумасшедшая старуха в провонявшем доме заразила его рассудок своим безумным бредом. Возможно, все это иллюзия, навлеченная ярким солнцем и тяжким трудом. Обратно он решил вернуться через поля, где Кармелла слышала голоса, чувствуя себя в силах увидеть происхождение всей этой фантазии. Солнце стояло низко, разбрасывая косые тени средь камней и поросли. Низко летали ласточки, метались рядом с ним, их чириканье оптимистично окрашивал порозовевший свет. День завершался славно и тихо. Становилось трудно найти в себе тот ужас, что он испытывал раньше, — что-то изменилось. Все потихоньку приходило в норму.

Той ночью после службы и легкой трапезы он лег в постель со спокойной душой, слегка коря себя за излишний страх. За столь несоразмерную реакцию на Модесту. В его чистой комнатушке было тихо, и он задул свечи, чтобы стены и тонкую белую простыню на теле пропитала последняя синь сумерек. Нахлынуло удовлетворение, и он придумал под него новую молитву. Сочинил благословение, которое потом может пригодиться для других несчастных людей. Возблагодарил Бога за этот душевный мир. Уже почти настала темнота, когда он увидел в кровати сияния. Ранее он задрал простыню до самого подбородка и теперь смотрел вдоль ее длины. Под простыней появились две кляксы света. Пролезли светлячки или личинки какого-то другого вида фосфоресцирующей букашки. Принес на себе что-то с полей, решил он. Их вторжение больше заинтересовало, чем вызвало раздражение, так что очень медленно он приподнял простыню, чтобы просунуть голову и приглядеться к воображенным паразитам. Во мраке огоньки сдвинулись вместе, между его ног — к коленям, и уставились прямо на него. Бестелесные очи Модесты. Горящие в расфокусе, но прикованные к его глазам.

Вопли перебудили соседей и некоторых из тех, кого он расспрашивал тем днем.

Тимоти оказался бессилен. Обратиться было не к кому. Он ничего и никому не рассказывал о произошедшем. Затем вспомнился отец Лютхен. С ним он познакомился в семинарии после прибытия на этот загаженный континент. Старый священник истолковывал обычаи местных, традиции и легенды провинции. Поведал многое из естественной и сверхъестественной истории и познакомил с такими идеями и возможностями, о каких начинающие священнослужители никогда не слыхивали. Неделя, проведенная в его обществе, была познавательной и запоминающейся, и Тимоти приобрел к учителю огромное уважение и восхищение. Лучше всего после сказок и легенд запомнилось то, что священник рассказывал о них без кавычек. Без ухмыляющейся дистанции к их контрасту с христианскими практикой и верой. Просто приводил как тихие факты. Некоторые из самых истовых членов семинарии фыркали или отвергали его учения, но он продолжал, не поведя бровью. Тимоти знал, что