Лайм. Судьбе назло - Генрих Эдуардович Маринычев

вкусная, как оказалось, еда. Да, еще и отличная охрана к тому же. А вне дома? Обслуга, конюшни, парк, деревья. Что, кстати, очень верно. Если есть деньги, то зачем держать их в сундуках? Пусть они радуют глаз буйством красок и множеством прислуги. Тем более что так их никто не отнимет.

Созерцание небесной лазури и изумрудно-зеленого моря под ногами чуть не отвлекли меня от главного. Я совершенно растворился в радостном ощущении безмятежной свободы, и едва не прозевал появления троих людей. Эту компанию отличало две особенности — неторопливость и странное расположение. Впереди медленно шел один, а остальные двое чуть сзади, по бокам. И даже отсюда было видно, что одежда первого весьма отличается от того, во что одевается мечущаяся по своим делам дворовая толпа.

Я собрался. Ответственный момент: прицелился, бросок! Безделушка упала совсем далеко. Хм, главное, чтобы не попала по парню. Второй бросок. Я весь сжался. Чуть сзади от прогуливающейся парочки, но уже ближе. Я взвесил в руке очередную фитюльку и снова сделал бросок. А вот теперь попал куда надо. Это называется пристреляться. Эрнан поднял голову вверх, затем жест повторили его телохранители.

Меня заметили. Отлично. Я помахал рукой, чтобы наверняка привлечь его внимание к себе, и стал делать приглашающие жесты. Давай, мол, поднимайся ко мне. Вижу изумленные глаза юного помещика. Ага, с ним никто так не позволял себе обращаться. Что ж, у меня особый статус: я заперт и поэтому сам сойти к нему не могу. А вот он подняться ко мне — запросто.

Сверху мне было видно, что тройка развернулась и уверенно прошагала обратно к главным дверям. Вот они поднялись по знакомой мне лестнице, ливреи склонились в поклоне. Еще миг — и все трое скрылись внутри.

Отлично. Через несколько минут местный юновластец будет здесь. Нужно подумать, как повести разговор так, чтобы ему стало самое меньшее интересно, а самое большее очень интересно. Я еще раз напомнил себе те крохи, что успел разузнать про него Зак. Книги. Дворянчик очень любит читать книги.

Вскоре за дверьми раздалось недовольное:

— А мне все равно. — Холодно и жестко. И голос молодой. Похоже, это он, Эрнан.

— Но сударь, ваша маменька запретила его выпускать… — Подобострастно и заискивающе. Наверняка какой-то лакей.

— А я разве его выпускаю? — А парень не промах — вопрос с подвохом. И как результат, из скважины раздается скрежет поворачиваемого ключа.

Дверь открылась, и в комнату вошел единственный представитель мужской линии Вортексских. Я принялся осторожно шарить своим взглядом по его лицу. Я знал, как начать разговор. Но как его закончить? Нужно будет основываться на отклике самого юноши.

Взгляд юнца поражал. Сердитый и между тем какой-то отстраненный. Еще бы! Кто мог осмелиться бросать в него камни? Таким лицом наводят страх на прислугу, и после этого та не спит ночами. Даже я на миг ощутил непередаваемый страх. Да, парень умеет нагнать печали. Это тоже семейное, и тоже наверняка от мамаши.

Увидев незнакомое лицо, тем более одетое в простые одежды, юноша несколько сбавил пыл. Он сделал несколько шагов вперед и требовательно произнес:

— Кто ты? Что ты делаешь в доме моего отца и почему ты швырялся в меня камнями?

Нужно отвечать, но отвечать с умом. Что там рассказал про него Зак?"…Характером пошел весь в отца. Тихий, спокойный, сам в себе". Верно — откуда тут взяться бодрости и веселью? В этом гадюшнике заправляют две кобры, молодая и старая. А ненавистью к мужчинам здесь пропитано все. И парень просто не мог не ощущать этого.

"Говорят, что он, возможно, того, э… умишком слаб. Все время или за книгами проводит, или вокруг поместья гуляет". А что ему остается, когда эти две пташки спелись на одной ноте?

"На глаза редко показывается, все больше предпочитает одиночество. Делами дома почти не интересуется". Говорить с семьей, с этими грымзами? О чем? О балах, о нарядах, о моде? О том, какие мужчины гады и подонки? О женихах, о приданом? Очень надо. О вечном и прекрасном? Так у каждого оно свое. Ему хватает и ежедневного общения за столом. А в его душу никто даже не пытается заглянуть. Не поинтересуется.

Что ж, это мы обратим в свою пользу.

И я снова начал рассказывать свою иссторию, но теперь поведал его несколько иначе. Расписал мрачность тюрьмы, опасность сокамерников, свое героическое желание спасти благородное семейство. А закончил желанием неблагодарного Кристелла посадить меня под замок. На всякий случай.

Так, мой рассказ окончен, и каков вердикт?

Потрясающе — в его глазах никакого сомнения. Он верит, верит каждому моему слову! Удивительная доверчивость.

Услышал, что перед ним узник. Где испуг в глазах, где опаска, где настороженность? А нет их — парень вообще не знает об ужасах внешней, заусадебной жизни. Поразительная неосведомленность. Да он просто зеленый юнец, желторотый пацан. Где тут крепкое мужское воспитание? А нет его. Но я не удивлен.

Узнал, что я, рискнув тюремными правилами, примчался спасти его мать и дочь, — так вообще в восторге. Я — герой, герой из книг и рыцарских сказаний.

Теперь он мой, если я и дальше поведу себя грамотно. А я знаю, как себя преподнести. Я книга жизни. Настоящей, взаправдашней, написанной болью, синяками да ссадинами. От меня прямо-таки веет кострами ночных стоянок, пылью дорог и шумом городов. А что еще нужно юному оболтусу, никогда не покидавшему роскошных стен?

— Ты мог бы рассказать мне обо всем этом более подробно? — вполне ожидаемо для меня отозвался он.

— Конечно. Я останусь тут еще на пять дней. И я с большим интересом провел бы их в общении, чем в гордом одиночестве, — усмехнулся я.

— Хорошо. Тогда продолжим разговор в моих покоях, — произнес он уже более независимым тоном.

— Но юный господин, ваша матушка… — снова начал было стороживший гостя лакей, но Эрнан перебил его:

— Матушка желает, — он криво усмехнулся, — чтобы гость не покидал дома. А он его не покидает. Я живу на втором этаже. Он что, вылетит оттуда, как птица? Тем более, насколько я понял, Кристелл дал страже указания не выпускать его из дома. Хочешь сказать, господин дел Армак