Былые - Брайан Кэтлинг

по скрипучей деревянной лестнице. Он уселся, набросив поверх фланелевой пижамы и плотного шерстяного исподнего толстый клетчатый халат. У него жар, сообщил он, так что подле поставили кружку с водой. Муттер шмыгнул и бросил на недистиллированную жидкость неодобрительный взгляд. Затем показал на глиняный кувшин со своим обеденным пивом. Тадеуш тем временем прочистил горло и разорвал конверт. Аккуратно прочитал ровным обычным голосом.

Дорогой Зигмунд,

Надеюсь, тебе стало гораздо лучше. Я бы не потревожила твоего выздоровления, но это вопрос немалой срочности. В последнее время мне так одиноко без тебя болтаться по этому старому дому вместе с ребенком. И я решила прийти к тебе и совместно обсудить наше будущее. Твоя служба бесценна для Кюлер-Бруннен и, разумеется, для меня лично. Теперь, когда впору задуматься о новом поколении, следует поступить правильно. Я всегда высоко ценила твою преданность, честность и превыше всего — молчание. Особенно в некоторых вопросах, что здесь останутся неупомянутыми.

Можно ли нам навестить тебя завтра утром и вместе обсудить планы? Я принесу с собой малышку, чтобы ты увидел, как славно она растет.

Твоя премного благодарная госпожа,

Г.

Берндт, младший из выводка Муттеров, хихикнул. Мета сказала: «Ой». Муттер крякнул и скользнул слезящимися глазами к жене. По горлу на ее толстые щеки вползал розовый румянец, сменяющийся багровым. Глаза горели, как черные уголья. Если бы из человеческих ушей мог валить пар, то повалил бы из ее. Дети вперились взглядами в свои ботинки, а Муттер произнес:

— Дорогая моя, кажись, госпожа Тульп только хочет сказать…

Фрау Муттер взорвалась слезами и соплями — в объеме большем, чем клокотало мокроты в пропитанных сигарным табаком легких Муттера.

— Мерзкая ты свинья. Коварный ты соблазнитель. Грязный ты лжец, ты же мне муж. Я с тобой нарожала всех этих… — и здесь она махнула рукой в сторону детей, рассылая слезы и сопли на освященные головы и лица своего благословленного выводка. — Так и знала, что карнавальный нагулиш — твой, все это время знала, а ты мне врал, — хлюпала она в фартук, вскинутый к тонущим глазам.

— Матушка, ты ошибаешься, — взмолилась Мета.

Когда им щедро даровали дом одновременно с тем, как объявили о беременности Гертруды, фрау Муттер впала в истерическое заблуждение, что ребенок молодой госпожи, зачатый во время карнавала, может быть отпрыском ее стареющего супруга. Убеждение без всяких оснований, но приносившее немалую радость сердцу и чреслам Муттера и недолгие страдания его многострадальной жене. Когда Муттер убедил ее, что сама эта идея абсурдна, больше о ней не заговаривали, хоть он втайне и сиял от грубоватой гордости благодаря этой фантазийной возможности. Все было забыто — и вот на тебе.

Теперь оба орали друг на друга. Берндт тоже разревелся. Мета старалась вынести его из зоны боевых действий, когда за пряжку его трепыхавшегося сандалия зацепилась скатерть. Все поползло к краю. Кружка пива Муттера перевернулась и пролилась на колени Тадеуша, так что он подскочил с места, как чертик из коробочки, и стукнулся темечком о балку. Муттер завопил от возмущения, порождая вопли еще громче от разъяренной жены. Спящий поблизости кот метнулся к своему клапану на двери и пулей вылетел из дома. Снаружи шофер в сиреневом «Гудзоне Фаэтоне» производил подсчеты серебряным карандашиком в благородном блокнотике. Переполох из дома ударил по отполированному корпусу и поблескивающим окнам превеликим удивлением. Он бросил писать и поднял глаза на завывающую дверь. А чего еще здесь ожидать, подумал он, и продолжил свои выкладки.

Теперь Тадеуш пытался утихомирить бушующих родителей.

— Уверен, это все большое недоразумение. Госпожа Тульп — хорошая леди, — сказал он.

— Чересчур хорошая, — шмыгнула мать.

Пролитое пиво добралось до размокшей горбушки хлеба, а на полу под шаркающими и топочущими ногами похрустывали сахарные кубики.

— Она всегда была к нам добра, — прокашлял отец.

— К тебе — чересчур добра, мерзкая ты свинья! — прокаркала мать.

— Хватит, хватит, — визжала Мета, держа Берндта в красных руках, пока тот внезапно не заткнул свое мокрое от слез лицо большим пальцем.

— Все, довольно. Довольно! — закричал Тадеуш. — Довольно этих глупостей. Снаружи ждет слуга мисс Лор, он услышит все до единого слова. Вам разве не стыдно?

Шум тут же обмяк.

— Теперь лучше вести себя тихо и успокоиться.

Все грозно смотрели в разных направлениях.

— Конечно же надо пригласить дам в гости, и смотрите, чтобы они не слышали ни слова из этих глупостей.

Тадеуш двинулся к двери.

— Я скажу ему, что дамы будут желанными гостьями в любое время. Скажу, что завтра в десять мы все будем ждать.

Все молчали; только медленно разбрелись по своим сварливым местам, пока Тадеуш вышел на улицу.

Он нервно подступился к блестящей машине и постучал в окно. Шофер, потерявшийся в мечтаниях о большом богатстве, вздрогнул, когда к нему поскреблись одинаково искалеченные руки. Опустил защитное стекло на три дюйма и сказал: «Да». Прозвучало это так же, как зашипел бы дым из ушей фрау Муттер.

— Прошу передать добрым дамам, что в нашем доме они всегда желанные гостьи и что мы будем ожидать их завтра в десять часов. Благодарю, сэр.

Стекло поднялось, мотор завелся. Длинная сиреневая машина закачалась и затряслась на бугристой ухабистой дороге. Десять минут на предельной скорости — и он доберется до гаража. Десять минут — и он наконец промоет ее из шланга и дезинфицирует окно.

Глава двенадцатая

Через неделю тело и настроение Сидруса разделились. Верхняя часть и новые ткани на лице и руках переполняли его ошеломительной радостью. Выглядел он как никогда хорошо, но внутренности кричали.

У него отроду не было обычного лица. Сидрус родился в фазу водной луны, и та оставила всем на обозрение свою вялую и кривобокую роспись. Вопроса о его потомстве не стояло никогда. Отец четко дал понять, что нерушимость родословной и хранение пыла к истинной духовной доктрине ложатся на плечи его брата, родившегося сильным и красивым. Сидрусу сужден путь защитника. Он будет твердо хранить древнее и новое знание. Будет окормлять прирастающей мудростью брата и его отпрысков. Таков его путь. Таким был всегда.

Но из старой мертвой луны выросло новое лицо. Выросло, превзойдя самые смелые ожидания. Кожа полностью исцелилась, ткани под ней упруго натянулись, придав ему совсем другой и более точеный облик. Руки тоже стали сильнее, избавились от боли вечного шелушения. Даже культи выглядели так, словно силятся пустить отростки новых пальцев. До чего дойдет дальше? Он становился чем-то — кем-то другим. Над грудью просияло яркое солнце.