Белая слива Хуаньхуань - Лю Ляньцзы

совсем меня не грели. По телу распространялся неприятный холодок. Я от нее этого не ожидала, даже подумать не могла, что в голове Хуаньби может зародиться такой план. Я всегда была добра к ней и относилась как к родной сестре. А она в ответ обошлась со мной вот так!

– Вот мерзавка… – произнесла я и тут же замолчала.

Цзиньси немного подождала, давая мне время, чтобы я успокоилась, а потом осторожно спросила:

– Вы все еще хотите пожаловать ей отрез бирюзового шелка?

Я только что кипела от злости, но, услышав вопрос, расхохоталась на всю комнату.

– Конечно! Ее же надо наградить. Возьми-ка со столика жемчужное ожерелье и отнеси ей. Мне чертовски любопытно, что эта мерзавка придумает после того, как император ясно дал понять, что она ему совсем не приглянулась.

– Будет исполнено. – Цзиньси вежливо поклонилась.

– Я подозреваю, что тогда в Тайпине, когда Цао Циньмо пыталась поссорить меня с императором, она воспользовалась слухами, которые разнесла эта неблагодарная. А еще я почти уверена, что она замешана в отравлении принцессы Вэньи. Никто ведь ей не приказывал взять на кухне маниоковую муку, она сама ее попросила.

Цзиньси огорченно склонила голову и вздохнула:

– Воистину чужая душа – потемки. Вы так хорошо относились к барышне Хуаньби. Она ведь приехала с вами из родительского дома. Вы с детства были вместе. Никто и подумать не мог, что она станет такой. Осталось только выяснить, кому она тайком служит: матушке Хуа или цзеюй Цао.

Я не спеша поглаживала края чашки, раздумывая над вопросом Цзиньси.

– Не думаю, что фэй Хуа стала бы разговаривать с ней напрямую. Скорее всего, приказы передавались через цзеюй Цао, ведь мы с ней еще не враждуем в открытую. – Я взглянула на темно-голубое небо, виднеющееся в проеме окна. Оно было таким же голубым и безоблачным, как в тот день, когда я впервые ступила на территорию дворца. Я могла даже разглядеть пятнышки пролетающих вдалеке диких гусей. Все было точно так же, как тогда. Я устало вздохнула. – Эта девчонка… давно на меня обижена. Вот только она возжелала больше, чем может себе позволить. Она обманула мое доверие, а ведь я хотела обеспечить ей лучшую жизнь. – Я замолчала ненадолго, а потом посмотрела на Цзиньси: – Постарайся не попасться, когда будешь это относить. Нам надо действовать незаметно.

– Я поняла. Но я беспокоюсь, госпожа, что вам теперь будет очень сложно находиться рядом с Хуаньби и притворяться, что вы не ведаете о ее предательстве после того, как узнали об ее истинной сущности.

Я посмотрела на солнечные лучи, проникающие сквозь оконную сетку.

– Сложно? Боюсь, что в будущем мне будет куда тяжелее.

Солнечный свет был таким ярким, что у меня заслезились глаза и вскоре по щекам побежали два соленых ручейка. Только что я смеялась и притворялась счастливой в компании Сюаньлина и вместе с завтраком глотала горькую обиду, но теперь мое терпение рассеялось точно так же, как дымок от сандалового дерева.

Ранней осенью солнце было таким же теплым, как и летом. Его яркие лучи проникали через оконные сетки и, отражаясь на всех блестящих предметах, создавали необычные узоры из теней и пятен света. Все вокруг блестело и сверкало: и гладкие ткани, и женские драгоценности, и домашняя утварь, украшенная самоцветами. Не сверкали только мои глаза, в которых внимательный наблюдатель заметил бы тяжелые переживания, тяготящие душу. Перед моим внутренним взором проносились воспоминания о прошлом. Я предчувствовала, что вскоре мне предстоит жестокая битва, но сейчас из моей памяти почему-то вынырнуло лицо принца Сюаньцина. Он спокойно улыбался и спрашивал у меня, указывая на скромный белый сиянь: «Ты разве не знаешь, что это за цветок?» Я хранила это воспоминание в глубине своего сердца, и вот оно всплыло, оставило рябь на спокойной глади моей души и тут же погрузилось обратно. Той праздничной летней ночью под светом тысячи звезд принц стал свидетелем моих душевных терзаний. Он видел своими глазами то, что я скрывала ото всех. Один лишь он знал, что меня мучает тоска и чувство одиночества.

Сюаньлин, как он и говорил, в последующие дни был очень занят. Война на юго-западе стала основной его заботой. По его распоряжению все пропитание и фураж, которые заготавливали для армии, направлялись в район боев. Если мне удавалось его увидеть, я замечала, что, несмотря на огромную усталость, в его глазах сверкают искорки радости.

Когда я в очередной раз отправилась в Июаньдянь, чтобы увидеться с Сюаньлином, перед дворцом меня встретила хмурая наложница Тянь. Заметив меня, она вежливо присела, а потом заглянула мне за спину. Там стояла Лючжу с коробом для еды. Гуйжэнь Тянь кисло улыбнулась и сказала:

– Сестрица цзеюй, ты такая заботливая! Так жаль, что твои старания окажутся напрасными, потому что император очень занят и никого не принимает.

– Правда? – равнодушно спросила я и вежливо улыбнулась. – Спасибо, сестренка, что предупредила.

Я слегка приподняла юбку и бодрым шагом прошла в Июаньдянь, оставив позади себя пораженную моим поведением наложницу Тянь.

Навстречу мне вышел сам Ли Чан.

– Приветствую вас, госпожа. Император вас уже ждет.

Я догадывалась, как на меня сейчас смотрит наложница Тянь, но у меня не было никакого желания оборачиваться и проверять это. У всех есть чувства, но я не могу заботиться о чувствах каждого. В первую очередь я должна позаботиться о себе.

Я не стала отвлекать императора от дел, взяла кусочек его любимой амбры и положила в курительницу. Вскоре над ней начал подыматься белесый ароматный дымок. Его запах был сдержанным и ненавязчивым. Сюаньлин любил заниматься государственными делами в спокойной обстановке и в тишине, а мне нравилось за ним наблюдать. И я могла делать это, когда захочу, потому что Сюаньлин позволил заходить в его кабинет в любое время.

Узнав о том, что император предоставил мне такую привилегию, многие наложницы стали смотреть на меня с большим уважением.

После полудня солнце грело уже не так сильно, потому что время от времени его закрывали бегущие по небу тонкие белые облака. Я перенесла курительницу поближе к рабочему столу императора. Он сосредоточенно изучал очередное письмо, но, почувствовав запах, поднял глаза и посмотрел на меня. Увидев, что это была я, а никто иной, он улыбнулся и снова склонился над письмом.

Честно говоря, в глубине души я все еще была на него обижена. Рана, которую он нанес, объявив о том, что возвращает наложницу Хуа на прежнее место, болела и не давала покоя. Но в его присутствии я заставляла себя улыбаться. Я не хотела, да и не должна была показывать ему свои истинные